В начале XX века этот человек почти десять лет одновременно работал на российское правительство и террористов-эсеров. Одной рукой организовывал дерзкие убийства министров, другой — пачками сдавал однопартийцев полиции. Разоблачили его только чудом.
В 1908 году российскую партию социалистов-революционеров (ПСР, они же просто «эсеры») сотряс невероятный скандал. Владимир Бурцев, близкий к революционным кругам издатель журнала «Былое», заявил, что Евгений Азеф, многолетний лидер Боевой организации партии, является провокатором и тайным агентом полиции.
На тот момент эсеры были одной из ведущих сил в революционном движении и серьезной угрозой самодержавию. В отличие от своих конкурентов из РСДРП (социал-демократы, эсдеки, большевики и меньшевики), эсеры видели в качестве главного революционного класса не рабочих, а крестьян. Довольно логичная мысль для преимущественно аграрной Российской империи — лозунг «Землю крестьянам!» в 1917 г. Ленин позаимствует именно у эсеров. По всей стране насчитывалось несколько десятков тысяч сторонников партии.
Эсеры занимались пропагандой, распространением литературы, пытались организовывать крестьянские восстания, но коньком их все-таки был террор. Наследники народовольцев, убивших императора Александра II, социалисты-революционеры использовали в качестве одного из методов борьбы ликвидацию ведущих чиновников. Их Боевая организация десять лет наводила страх на власти: эсеры убили двух министров внутренних дел (Дмитрия Сипягина и Вячеслава фон Плеве), брата Николая II великого князя Сергея Александровича и три десятка губернаторов и генералов. За большинством крупнейших терактов стоял именно Азеф, живая икона политического терроризма. Обвинения в его адрес привели старых революционеров в ярость, Бурцева осыпали проклятьями и грозили убить. Сам обвиняемый хранил презрительное молчание. Никто в партии не верил, что Азеф – провокатор.
Однако это была чистая правда. Еще до вступления в партию Азеф добровольно стал агентом полиции и оставался им все время, что работал в Боевой организации. Другое дело, что власти он обманывал так же нагло, как и террористов, не предупреждая о самых главных убийствах и скармливая полиции конкурентов. Десять лет хладнокровный толстяк водил за нос обе России, пытавшиеся друг друга задушить: имперскую и революционную.
Начало двойной игры
Надежной информации о детстве и юности великого провокатора почти нет. Родился Евно Фишелевич (чаще использовал русифицированную версию – Евгений Филиппович) Азеф в 1869 г. в местечке под Гродно, в семье бедного еврейского портного, позже семья переехала в Ростов-на-Дону. Евно сменил несколько профессий, довольно рано сблизился с революционно настроенной молодежью, а с 1891 г. учился на инженера в немецком Карлсруэ. История его переезда из России в Германию темна: ходили слухи, что Азеф украл деньги и был вынужден бежать (или, наоборот, деньги украли другие люди, а его выставили виноватым), но доказательств нет.
В любом случае, именно в Карлсруэ у Азефа начался роман с Департаментом полиции. В 1892 г. молодой студент-инженер анонимно написал в Москву, представившись «готовый к услугам покорный Ваш слуга», о желании информировать полицию о социалистических кружках в среде русских студентов – за гонорары. Полиция анонима быстро «пробила по базе» и в ответном письме ему ехидно писали: «Я думаю, что не ошибусь, называя Вас, г. Азеф, Вашим именем, и прошу Вас уведомить, не следует ли писать Вам по адресу». Так он стал полицейским агентом.
Закончив обучение, инженер Азеф вернулся в Россию, работал по специальности – и постепенно входил в доверие к партии эсеров. В конце 1890-х она только зарождалась из осколков народовольческого движения, и предприимчивый Азеф легко пробрался на самый верх партии. Через своих московских друзей он вышел на первого лидера Боевой организации – Григория Гершуни, который в 1902 г. организовал убийство Дмитрия Сипягина. Тогда же Азеф, войдя в доверие к Гершуни и другим лидерам эсеров, вошел в состав Боевой организации.
«Я занял активную роль в партии социалистов-революционеров. Отступать теперь уже невыгодно для нашего дела, но действовать следует весьма и весьма осмотрительно», — писал Азеф в полицию в 1902 г. Началась двойная игра: в том письме он умолчал, что не просто «занял активную роль», а стал одним из архитекторов террора. Впоследствии — главным.
«Больше всего на свете я боюсь Вас скомпрометировать и лишиться Ваших услуг»
Григория Гершуни, первого лидера Боевой организации эсеров, арестовали в 1903 году, и у руля террористического крыла партии встал Азеф. Вплоть до 1908 года, когда его разоблачили, он руководил всеми терактами против официальных лиц империи. Перечислим только самые крупные из них. В Санкт-Петербурге эсеры взорвали карету министра иностранных дел Вячеслава фон Плеве (1904), в Москве — тоже взрывом — убили брата Николая II, бывшего генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича (1905). Черносотенного вице-губернатора Тамбовщины Богдановича застрелили на пороге собственного дома (1905). Петербургского градоначальника Владимира фон дер Лауница застрелили в больнице (1906).
Борис Савинков, второй человек в Боевой организации и верный помощник Азефа (в отличие от него – искренний в своих убеждениях эсер), упоминал двадцать пять убийств и покушений, организацию которых курировал Азеф. И все это — не какие-нибудь выстрелы в околоточных и жандармов, а хорошо подготовленные теракты против, как сказали бы сегодня, чиновников федерального уровня.
Естественно, полицейские начальники «инженера Раскина» (под таким именем Азеф проходил в шифровках) не подозревали, что такие крупные теракты – дело рук их ценнейшего агента. Азеф исправно поставлял Департаменту полиции информацию, сдавал товарищей по партии — но умалчивал о самых важных готовящихся акциях, вскрывая лишь второстепенные и неугодные ему. К примеру, готовя покушение на Плеве, Азеф сдал полиции группу Серафимы Клитчоглу — которая планировала собственное, несогласованное с азефовским. С 1905 года он выдавал собственных протеже, членов Боевой организации, которых сам до этого учил террору.
Марк Алданов, автор биографического очерка «Азеф» писал о манере работы «Раскина» так: «Он «ставил» несколько террористических актов. Некоторые из них он вел в глубокой тайне от Департамента полиции с расчетом, чтобы они непременно удались. Эти организованные им и удавшиеся убийства страховали его от подозрений революционеров; до самой последней минуты вожди партии смеялись над такими подозрениями: «как можно обвинять в провокации человека, который на глазах некоторых из нас чуть только не собственными руками убил Плеве и великого князя». Другую часть задуманных террористических актов Азеф своевременно раскрывал Департаменту полиции, чтобы никаких подозрений не могло быть и там. Каждая сторона была убеждена, что он ей предан всей душой».
Эффект был потрясающий. Леонид Ратаев, непосредственный начальник Азефа в полиции, высокопарно писал ему: «Больше всего на свете я боюсь Вас скомпрометировать и лишиться Ваших услуг». Человек менее флегматичный, чем Азеф, должен был бы демонически хохотать, читая такие письма.
Босс террора
В Боевой организации Азефа тоже обожали. Судя по «Воспоминаниям террориста» Бориса Савинкова, авторитет его среди революционеров был непререкаем. Старший товарищ, в котором невозможно сомневаться! «Человек очень полный, с широким, равнодушным, точно налитым камнем, лицом, с большими карими глазами», Азеф в книге Савинкова всегда слушает молча и очень внимательно, а говорит словно нехотя. Всегда спокойный, он то и дело приезжает куда-нибудь, где Савинков и другие эсеры пытаются организовать теракт, находит в планах огрехи, строго, но без криков, отчитывает за головотяпство, берет дело в свои руки — и всегда его налаживает.
Так, про убийство Плеве Савинков вспоминает: «Настойчивость Азефа, его спокойствие и уверенность подняли дух организации, и мне было странно, как мог я решиться ликвидировать дело Плеве (т.е. отказаться от него)». Замкнутый и закрытый, несколько мрачный, при этом классный организатор, который не боится риска, — настоящий мафиозный босс. Только в его руках не гангстерский клан, а горстка упрямых, фанатичных и преданных борьбе за свободу террористов.
Которые не подозревали, что их талантливый руководитель получает зарплату в Департаменте полиции – 500 рублей в месяц в 1901 г. (сравнимо с генеральским жалованием) и до 1000 рублей в конце карьеры.
Цинизм Азефа выглядит особенно выпукло на фоне идеализма эсеров-террористов, с которыми он работал. Как правило, эти молодые интеллигенты шли на убийство и смерть с радостью. Любой ценой они стремились разрушить злой, прогнивший мир полицейского и чиновного произвола, раболепия, косности, где по меньшей 60% населения страны неграмотны, конституционную идею царь называет «бессмысленными мечтаниями», а в народе беды привыкли сваливать на «козни жидов».
«Они участвовали в терроре… с радостным сознанием большой и светлой жертвы», — писал Савинков о своих товарищах по Боевой организации. Сейчас, когда мы знаем, чем закончилось это стремление к счастью, легко обвинить эсеров, эсдеков и прочих революционеров в глупости — но судить людей прошлого века по нынешним лекалам тоже не очень умно.
По другую сторону баррикад, у защитников государства, тоже можно было найти немало искренних и принципиальных людей, видевших будущее России в эволюции, а не революции — таких как создатель политического сыска Сергей Зубатов, один из кураторов Азефа, человек, истово защищавший Российскую империю, несмотря на все ее грехи. Азеф же плевал и на революционные, и на государственнические идеалы, и вел собственную игру.
Разоблачение
Игра была очень рискованной — и провокатор, несмотря на внешнюю флегматичность и осмотрительность, вел ее довольно нагло. В партию не раз просачивались слухи от сочувствующих в полиции (бывали и такие), что на самом наверху действует секретный агент охранки. Иногда даже открыто указывали на Азефа. Тогда он сам сообщал руководителям партии — мол, меня в очередной раз обвиняют в предательстве, — и те с негодованием отметали все подозрения. Савинков говорил: «Если бы против моего родного брата было столько улик, сколько их есть против Азефа, я застрелил бы его немедленно. Но в провокацию Ивана (партийный псевдоним) я не поверю никогда!».
Игру Азефа сломал человек, не уступавший ему в интеллекте, но, в отличие от него, образец честности и революционного упрямства, прозванный «Шерлоком Холмсом русской революции» за умение разоблачать провокаторов. Владимир Бурцев не состоял в партиях, но, будучи старым критиком режима, успел посидеть в ссылках и эмиграциях, издавал несколько агитационных журналов и был хорошо знаком со всеми революционными деятелями.
В 1906 году, после амнистии, Бурцев вернулся в Россию — и встретился с перебежчиком Михаилом Бакаем, который ему и рассказал, что в руководстве эсеров есть некий «Раскин», серьезный провокатор. Пристально изучив одну кандидатуру за другой, подняв предыдущие улики, проигнорированные эсерами, Бурцев пришел к единственно верному выводу: тайный агент — это Азеф. Чтобы окончательно удостовериться в этом, въедливый «Холмс» встретился в Европе с одним из бывших начальников двойного агента, Алексеем Лопухиным, который возглавлял Департамент полиции в 1902 – 1905 гг.
Сев с Лопухиным в один поезд от Кельна до Берлина, Бурцев представился и рассказал бывшему чиновнику все, что знал об Азефе и его делах и прямо спросил: действительно ли Азеф был вашим агентом? Лопухина шокировала информация о том, что «Раскин» творил втайне от своего начальства — в списке фигурировал даже проект покушения на Николая II. И он, хотя и понимал, чем рискует (за раскрытие государственной тайны его на три года отправят в ссылку в Сибирь), признал: да, Азеф — секретный агент полиции в рядах революционеров. Такой козырь, как показания главы Департамента полиции, побить было невозможно.
На Бурцева, когда он рассказал об Азефе, обрушился гнев всей партии эсеров. Его — а не Азефа! — подвергли суду чести, где он в течение 18 заседаний должен был доказывать, что не клевещет на великого революционера. Марк Алданов пишет: «После 17-го заседания Вера Фигнер, выходя, сказала Бурцеву: «Вы ужасный человек, вы оклеветали героя, вам остается только застрелиться!» Бурцев ответил: «Я и застрелюсь, если окажется, что Азеф не провокатор!..». В итоге вместе с Лопухиным он представил исчерпывающие доказательства отношений Азефа с полицией — партия в ужасе осознала, что главный ее герой был двойным агентом.
Без наказания
Руководство эсеров встретилось с Азефом. Ему изложили все обвинения в предательстве и посоветовали признаться. Он, по словам Савинкова, бледнел и мялся, до последнего все отрицал, и в ту же ночь бежал — а обычно решительные эсеры не пошли на убийство бывшего главы Боевой организации. Скрывшись, Азеф направил в ЦК партии возмущенное письмо: «Оскорбление такое, как оно нанесено мне вами, знайте, не прощается и не забывается… В настоящее время я счастлив, что чувствую силы с вами, господа, не считаться. Моя работа в прошлом дает мне эти силы и подымает меня над смрадом и грязью, которой вы окружены теперь и забросали меня». Впрочем, встречаться с бывшими товарищами, чтобы доказать невиновность, Азеф не стал — особенно после того, как его работу на полицию признал с думской трибуны премьер-министр Петр Столыпин.
До него так и не добрались: то ли не могли найти, то ли не хотели. Остаток жизни, до 1918 года, Азеф прожил в Германии под псевдонимом, как степенный буржуа. Тратил деньги, накопленные за годы работы на полицию и позаимствованные из партийной кассы, женился на певичке – он писал ей слащавые письма, где называл себя «папочка» и «твой единственный бедный зайчик». Злоключения настигли его только под конец жизни: когда началась Первая мировая война, немецкие власти решили подозрительного эмигранта отправить в тюрьму. Там он просидел с 1915 по 1917 г., а вскоре после того как вышел, умер в Берлине от почечной недостаточности. Имени на его могильном камне не было – только номер.
Черные следы
Дело Азефа прогремело на всю Европу и максимально дискредитировало как партию эсеров (это что за революционеры, у которых главный по террору — шпик под прикрытием?), так и русскую полицию (это что за стражи порядка, у которых на зарплате убийца министров и губернаторов?). Само его имя стало синонимом предательства, ненавидели его буквально все, а Маяковский потом писал «эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф!». Что по этому поводу думал сам виновник торжества, осталось неизвестным — как и все, что связано с Азефовой личностью.
Жизнь после разоблачения он доживал как спокойный, скучный человек, ничем не напоминавший инфернального кукловода, манипулирующего полицией и террористами. Но зачем в таком случае ему нужна была вся эта невероятно сложная, опасная, страшная игра, вся эта достоевщина, где он предавал собственных учеников? Неужели только из-за денег? Заработать можно было бы и менее рискованным способом. А если он все же хотел чего-то добиться на стороне полиции или революционеров, то чего? Спрашивать некого: всем своим собеседникам Азеф врал, а собственных дневников или мемуаров не оставил.
Мы никогда не узнаем, что двигало Евно Азефом, и это очень обидно. С другой стороны, нельзя отказать ему в цельности – даже в этом отношении Азеф повел себя как последняя скотина.
