Мертвые проститутки, вырезанные глаза и отрезанные соски. Нет, это не концертный райдер группы Cannibal Corpse, а лишь маленький перечень того, чем в конце XIX века пугал своих зрителей французский театр «Гран-Гиньоль» — жуткий прародитель всего современного жанра хорроров.
«Много копаются в ночных горшках»: натурализм, который породил хоррор-театр
Рассказ об одном из самобытнейших и жутких театров в истории следует начать с литературы. В конце XIX века в европейской культуре стали происходить заметные сдвиги. На смену ослабевающему реалистическому позитивизму пришел натурализм — литературное течение, основой которого стало скрупулезное отражение малейших деталей человеческого быта, зачастую и его самых неприглядных сторон. При этом авторы старались отходить от обобщений и конструирования смыслов, сосредотачиваясь в первую очередь именно на правдоподобных мелочах — натуралисты не вбивали читателю в голову натужные идеи, а давали ему самому делать выводы, опираясь на подробные описания происходящего в книгах.
Усиленная детализация касалась всего: описаний локаций, интерьеров, внешнего вида персонажей, вплоть до тончайших нюансов. Тургенев описывал творчество одного из самых видных натуралистов того времени, французского писателя Эмиля Золя, словами, что в его книгах «много копаются в ночных горшках». И отчасти это было действительно так.
Причиной погружения в детали было не столько стремление авторов расширять жанр, составляя подробные отчеты окружавшей их жизни, сколько научный прогресс. В ту пору крайне популярными были идеи Чарльза Дарвина о происхождении и эволюции человека, которые в среде интеллектуалов накладывались на материалистические философские воззрения. Мысль о том, что окружающее бытие и природное начало не просто формируют человека, но полностью диктуют ему жизненный сценарий, будоражила умы литераторов и художников тех лет. Отсюда шла и дотошность в бытописании — натуралисты были убеждены, что нельзя упускать из вида ни единой детали, сколь незначительной она бы ни казалась на первый взгляд. И уж тем более детали нельзя было упускать, когда дело касалось «ночных горшков».
Больше всего в жанре преуспели французы: Эмиль Золя, Ги де Мопассан и Жорис-Карл Гюисманс. Часто героями их романов становились рабочие, крестьяне, а также обитатели социального дна — проститутки, убийцы и прочий криминалитет, чьи образы не только помогали рисовать актуальную картину современности, но и обеспечивали книгам хорошие продажи.
Разумеется, эти великие авторы писали о чернухе не для дешевой славы, однако именно этот аспект увлекал и бередил умы широкой публики в первую очередь. Жуткие детали преступлений и подробные описания люмпена в книгах Золя и Мопассана были настолько яркими, что зачастую за публикациями романов следовала череда не только хвалебных отзывов, но и обвинений в излишней жестокости. К примеру, из-за сцены, в которой женщина голыми руками вырывает гениталии у бакалейщика, роман «Жерминаль» Золя вообще не хотели пускать в тираж.
При этом у натуралистов были и ярые почитатели, среди которых особенно выделялся Оскар Метенье, драматург и бывший сотрудник французской полиции, который стоял у истоков самого мрачного и жестокого театра в мире под названием «Гран-Гиньоль».
«Коммисарский пес» и его театр проституток
Оскар Метенье в детстве хотел быть писателем, но ему прочили карьеру полицейского. Его отец был комиссаром, да и сам Оскар понимал, что добиться успеха при таком раскладе будет проще именно через службу. Метенье-младший до 18 лет поучился в коллегии иезуитов, после чего пошел в армию артиллеристом, а по возвращении в Париж благодаря связям отца устроился на непыльную работу полицейским секретарем.
И все бы у Оскара Метенье было хорошо, если бы не расположение участка, где он работал. Околоток находился возле башни Сен-Жак, неподалеку от которой были парижские трущобы. Совсем недавно отгремела франко-прусская война 1870 года, эхо которой еще слышалось в заунывных стонах нищих и отдавалось щемящей болью в сердце молодого Метенье. И пусть ему было невыносимо видеть страдания бедняков, по долгу службы он часто вынужден был сопровождать их на гильотину за преступления, на которые тех толкали голод и нужда. Таким странным образом Метенье удавалось не только совмещать казни и задушевные беседы с нищими, но и записывать их истории — где-то в глубине души Оскар понимал, что записи могут ему пригодиться.
В 1885 году Оскар Метенье решился издать часть записей в виде книги. Так в свет вышел роман «Плоть», и о новом авторе заговорили — пусть и не совсем так, как Оскар этого хотел. Дело в том, что у Метенье к тому времени появилось неприятное прозвище — «комиссарский пес», которое он получил за то, что частенько «провожал» преступников в последний путь. Так Оскара и стали называть богемные литераторы, на что он поначалу обижался, но со временем привык — в какой-то момент броское прозвище ему даже начало нравиться.
Постепенно Метенье вошел в писательские круги, ушел из полиции, однако со следующей книгой решил не спешить. Начинающий автор понимал, что ему никогда не достичь той выразительной силы, с которой пишут Золя и Мопассан, поэтому его взгляд обратился к театру — Метенье полагал, что актерам со сцены лучше удастся передать зрителям те эмоции, которые он испытывал, когда вел беседы с бедняками.
В 1887 году он написал пьесу «В семье», и, как ни странно, это была комедия. Пьесу поставили в новом «Свободном театре», и на Метенье обрушились заслуженные овации — сатирическая «В семье» имела оглушительный успех у парижской публики. Метенье признали как драматурга, после чего он полностью погрузился в театральную жизнь французской столицы, параллельно пописывая стихи и прозу для различных журналов.
Но со временем Оскар Метенье начал понимать, что в театре ему чего-то не достает. Да, «Свободный театр» давал высказываться, но не так, как ему хотелось на самом деле. Метенье чувствовал, что как в лучших произведениях натуралистов, в его постановках все должно быть настолько детализированным и ярким, чтобы зрители на спектаклях в прямом смысле падали в обморок. Так Метенье решил основать свой театр — с блэкджеком и шлюхами. И это не шутка.
В 1897 году Оскар открыл в старой парижской часовне, расположенной в тупике Шапталь, маленький театр под названием «Гран-Гиньоль». Название было выбрано в честь знаменитой во Франции куклы-петрушки по имени Гиньоль, с которой выступала на ярмарках династия уличных скоморохов по фамилии Мурге. Гиньоль отличался тем, что шутил про гениталии, дрался и издевался над зрителями — нечто такое хотел проделать и Метенье, но во много раз забористее.
В «Гран-Гиньоле» было всего 300 мест, однако это не мешало зрителям практически каждые выходные набиваться туда битком на спектакли. Обычно пьесы были небольшими, и представляли собой набор чередовавшихся остросоциальных комедий и драм. Отличие «Гран-Гиньоля» от того же «Свободного театра» было в том, что на сцену театра Метенье выходили реальные проститутки, жулики и воры, с которыми Оскар прекрасно умел налаживать контакты. Они играли в карты, общались, дрались со зрителями, но главное — и комедия, и драма почти всегда заканчивались убийствами. Разумеется, «убивали» на сцене бутафорскими предметами, но людям в зале иногда и правда становилось плохо. На такой случай в зале даже имелся врач.
Но, несмотря на фурор, который театр произвел на неподготовленную публику, всего через год после открытия Метенье покинул «Гран-Гиньоль», передав бразды правления знаменитому антрепренеру Максу Морею. Из-за чего конкретно создатель оставил театр — неизвестно, однако ходили слухи, что Метенье со временем попросту надоело заниматься одинаковыми постановками, и он погрузился в домашние дела. Периодически он писал пьесы для других театров, но в целом задор у Метенье был уже немного не тот.
А вот Макс Морей на новом посту не подкачал — количество крови на подмостках «Гран-Гиньоля» увеличилось многократно.
«Принц насилия» и раздробленные черепа
В десятые годы XX века Морей на посту руководителя театра «Гран-Гиньоль» не только не сбавил обороты угара на сцене, он сделал шок-контент главной изюминкой заведения. Тем не менее, одной из первых постановок Макса Морея стала легкая интерпретация рассказа «Сердце-обличитель» Эдгара Аллана По, в которой француз впервые использовал светотехнику, резкие удары в барабаны и дым-машину для создания эффекта погружения в галлюцинации полубезумных героев пьесы. Зрители с восторгом оценили нововведение, и с той поры «Гран-Гиньоль» стал превращаться из сатирического, натуралистического варьете в настоящий паноптикум.
Поскольку использовать на постоянной основе классические сюжеты не входило в планы Морея, а Метенье наотрез отказался делать ужастики, «Гран-Гиньолю» в срочном порядке пришлось искать новых драматургов, способных предоставить публике что-нибудь эдакое. И Морей мало того, что нашел такого, так еще и заставил его писать новый материал, сидя в сыром, темном подвале, освещаемом лишь плохонькой лучиной. Морей полагал, что таким образом автор, Андре де Лорд, сможет проникнуться нужной атмосферой. И он проникся, да еще как.
С приходом де Лорда из репертуара «Гран-Гиньоля» навсегда ушли социальные драмы о вешающихся с горя проститутках и умирающих от разрыва сердца должниках. Пьесы стали совсем другими, хотя чередование комедии и трагедии осталось. Безумно популярными стали история о няне, которая в безумном порыве разбивает грудных детей о каменный пол, и небольшая зарисовка о враче, который делает лоботомию пациентке, а после с хохотом насилует ее пускающий слюни рот.
Но настоящим хитом была пьеска о девушке, из мести выкалывающей глаза более красивой подруге. Морей присоединил к ее парику шланг, из которого в самый ответственный момент в зал начинала бить тугая струя бутафорской крови. В день премьеры сразу пятнадцать зрителей потеряли на этом моменте сознание.
В начале двадцатых годов ажиотаж вокруг «Гран-Гиньоля» начался просто фантастический. Религиозные деятели требовали закрыть богомерзкое местечко, критики как из пулемета строчили хвалебные и разгромные рецензии, а власти закрывали на происходящее в театре глаза, поскольку Макс Морей, в отличие от предшественника, умел договариваться не только с проститутками и жуликами, но и с сильными мира сего.
А еще Морей смог договориться с де Лордом, работавшим днем в одной из парижских библиотек, что по ночам тот будет писать для театра самые безумные пьесы, какие только сможет родить его разум. И Андре де Лорд сделал таких аж 150 штук, за что его прозвали «Принцем насилия».
Если Метенье предпочитал острый натурализм в стиле Эмиля Золя, то Морей напирал на шокирующий гиперреализм. В новых постановках дробились черепа, отрезались конечности и выпускались наружу кишки. Зрителям показывали сценки с жуткими ожогами и психически больными персонажами, которых де Лорд придумывал вместе со знаменитым французским психологом и учеником легендарного Жана-Мартена Шарко, Альфредом Бине.
Афиши пьес в «Гран-Гиньоль»
При этом не стоит думать, будто «Гран-Гиньоль» был примитивным в плане постановки. Де Лорд и Морей из представления в представление искали все новые способы, как удивить публику. Они нанимали актеров без конечностей и с ожогами, придумывали сложные устройства из блоков, с помощью которых поднимали персонажей в воздух, и это уже не говоря об иллюзиях, которые использовали фокусники, — многие из них де Лорду и Морею пришлось разгадывать и осваивать без какой-либо помощи.
Что и говорить, если даже первый нарком просвещения СССР Луначарский писал о том, что «Гран-Гиньоль» являлся одним из лучших театров Парижа:
Гиньоль — театр маленький, публика в нем большею частью иностранная, но претензии на литературность и художественность у Гран-Гиньоля отнюдь не дутые. Я хорошо помню молодость этого театра. Драматургически очень талантливый и как–то специально одаренный в области жуткого — Андре де Лорд, в сущности создатель театра, сразу поставил его на очень большую высоту. Спектакли этого театра никогда не были банальны. Для него писали хорошие драматурги. Но временами, и даже часто, и в драмах и в комедиях чувствовалась тень серьезной мысли.
Некий спад в накале безумия постановок «Гран-Гиньоля» наметился, когда Морея сменил на должности директора Камилл Шуази, решивший вернуть театру оригинальный тон Метенье. Начинались тридцатые годы, поэтому все чаще на сцене стали играть пьесы, посвященные проблемам капитализма и социализма, борьбе человека против системы и прочей политической конъюнктуре тех лет.
Из «Гран-Гиньоля» постепенно стал уходить не только зритель, но и актеры. В начале тридцатых театр покинула «самая убиваемая женщина в мире», Паула Маха, которая была настоящим ветераном сцены — за двадцать лет работы ее «убили» более 10 000 раз, а «изнасиловали» более 3000 раз. В нее стреляли, ее поджигали, отравляли и резали, а несколько раз ее даже съедала пума, но доконать ее смогли лишь конъюнктура и рутина.
Еще одной серьезной причиной того, что «Гран-Гиньоль» стал сдавать, было кино. С ним уже не могли тягаться даже самые изобретательные авторы. Интересно, что первые немецкие и американские хорроры были построены на тех же принципах и сюжетных поворотах, которые придумывал де Лорд — крики на фоне удара металлических тарелок или резкий разворот безглазого персонажа к зрителю, все это его идеи.
Когда закончилась Вторая Мировая война, огонь «Гран-Гиньоля» окончательно угас. Гости все реже заглядывали в театр в тупике Шапталь, и он превратился в пыльный музей диковинок, который 5 января 1963 года был окончательно закрыт. Последний директор «Грань-Гиньоля» Шарль Нонон тогда сказал, что старый театр никогда не сможет соперничать с Бухенвальдом. После чего опустил занавес, и на этот раз — навсегда.
