Один из главных законов мейнстримного хоррора последних десятилетий гласит: нас пугает то, чего мы не видим. Его корни можно проследить в рассказах великого и ужасного Говарда Филлипса Лавкрафта, и в фильмах гениального Альфреда Хичкока. Первый, создавая кошмарные образы, часто не вдавался в подробности внешнего вида жутких монстров и древних божеств — лишь объявлял, что они слишком невообразимы и масштабны для скудного человеческого умишки. Второй произвел революцию, популяризировав саспенс — прием, когда напряжение создает не то, что перед зрителем, а то, что остается за кадром, но всячески намекает на свое присутствие.
Современные писатели и режиссеры активно эксплуатируют тропы, сформулированные мэтрами. «Ведьма», «Реинкарнация», «Ведьма из Блэр», «Нет» — за последние десятилетия в жанре появилось множество хитов, где зло манифестирует себя, но его природа до конца не ясна. Читателю или зрителю остается гадать, что происходит: преследует ли героев демон, призрак, другая потусторонняя сущность или они просто страдают от богатого воображения? Часто интрига сохраняется до самого финала: действительно ли в произведении происходит что-то сверхъестественное? Иногда и в самом конце авторы не дают однозначных объяснений. Так создается ощущение «странности» или «вирдовости». Об этом направлении жанра и его патриархах мы уже писали не раз и не два.
Мистический, фантасмагорический, интеллектуальный хоррор — действительно уникальное направление. Во-первых, потому что предоставляет и авторам, и аудитории почти безграничный простор для фантазии. Во-вторых, потому что позволяет наполнять произведения символизмом, метафорами и закладывать в них глубокий смысл по сравнению с более поверхностными работами.
И тем не менее иногда безумно хочется, чтобы ужасы были именно тем, чем кажутся на первый взгляд: жестоким, кровавым, веселым, шокирующим и бескомпромиссным зрелищем или чтивом, от которого нижняя челюсть виснет, а глаза хочется прикрыть руками. Ответом на такой запрос фанатов в середине 1980-х стало новое направление: сплаттерпанк. Относящиеся к нему произведения не стесняются натуралистичного насилия, не притворяются высоким искусством и воплощают в себе все предрассудки об ужасах как о низкопробном и примитивном жанре.
Однако ничего плохого в этом нет. Наоборот, отвратительность и брутальность разнообразила хоррор и сделала сплаттерпанк мощным противовесом космическому и «вирдовому» хоррору с его альтернативными мирами и выходом за рамки обыденного восприятия.
В чем еще заключаются особенности сплаттерпанка и есть ли в нем философская нагрузка, как в других направлениях ужасов? Зачем психически здоровым людям вообще погружаться в пучины тошнотворных и чрезмерных описаний жестокости? С чего начать знакомство со сплаттером, если вас не пугают отрубленные конечности, выдавленные глаза, младенцы с оторванными головами, кошки с оторванными хвостами, сексуальные девиации, реки крови и других выделений? Всем этим и некоторым другим вопросам мы решили посвятить специальный материал, приуроченный к самому подходящему для «ужасного» гайда празднику.
«Если Стивен Кинг — это «Макдоналдс», то сплаттерпанк — уродливый гриб, который может вызвать рвоту»
Слова splatter (брызги, разбрызгивание, месиво) и punk (субкультура, подразумевающая пренебрежение к конформизму, истеблишменту, мейнстриму) впервые объединил в 1986 году писатель Дэвид Джеймс Шоу, которому тогда был 31 год, на конвенции посвященной фантастической литературе в родном городе Лавкрафта Провиденсе, штат Род-Айленд. Применительно к кино термин «сплаттер» в начале 1980-х уже использовали критик Джон Маккарти и режиссер Джордж Ромеро, однако в литературе его популяризировал именно Шоу.
Молодой писатель с самого начала противопоставил его «интеллигентному» хоррору, в котором признавалось наличие некоторых рамок, а основным источником ужаса выступала та самая атмосфера саспенса: загадочные звуки, пронзительная музыка, шорохи в темноте, смутные тени.
«Тени за дверью недостаточно, — критиковал подобную интерпретацию жанра Шоу. — Люди хотят видеть, что отбрасывает эту тень, как оно выглядит и из чего состоит».
«Я придумал этот термин для описания гиперинтенсивного хоррора — разновидности полного отсутствия границ в духе Клайва Баркера — в ту эпоху, когда это стало актуально, — прояснил Шоу в другом интервью. — Если Стивена Кинга можно сравнить с «Макдоналдсом», то сплаттерпанк — это уродливый гриб, который либо откроет для вас новые оттенки реальности, либо вызовет несварение и рвоту».
Примечательно, что в 1990-х Шоу выступил соавтором сценария к культовому фильму «Ворон», а в середине 2000-х в качестве одного из сценаристов поучаствовал в создании «Техасской резни бензопилой: Начало», приквела к культовому слэшеру. Из его проектов для телевидения выделяется эпизод хоррор-антологии «Мастера ужасов» под названием «Подвезите меня»: история о соревновании двух маньяков, один из которых убивает автостопщиков, а другой охотится на подбирающих автостопщиков водителей.
Если бы нужно было охарактеризовать сплаттерпанк одним словосочетанием, то оно звучало бы так: хоррор без границ. Там, где другие авторы стыдливо обрывали повествование и предоставляли воображению читателя достраивать неприятные картинки, пионеры сплаттера шли напролом: максимально красочно и смакуя подробности описывали, как маньяки насилуют и пытают жертв, как обычные люди оказываются в ситуациях, когда им приходится творить ужасные вещи и в чем эти ужасные вещи заключаются. В материале The New York Times молодое направление пренебрежительно сравнивалось с pulp fiction — тем самым бульварным чтивом, которое Квентин Тарантино позже использовал как название для своего шедевра.
«Призраки в сплаттерпанке уступили место серийным убийцам, — говорилось в статье. — Это книги, после прочтения которых вместо «бу!» хочется сказать «фу!». Неизвестные пугают нас не легкими стуками в темноте, а пронзительными агоническими воплями».
К сплаттерпанку негативно относились не только журналисты и критики, которым он казался вычурной и вульгарной эксплуатацией утрированного насилия, но и представители других направлений хоррора. Потрясенные авторы и читатели обвиняли подобные произведения в том, что это скорее экстремальная порнография, нежели ужасы. И все же с годами писателям, которых относили к сплаттерпанку, все-таки удалось донести до широкой публики некоторые идеи этого явления.
Пара слов о социальной значимости сплаттерпанка
Поворот к сплаттеру в литературе ужасов в 1980-х и 1990-х стал таким же вызовом общественному мнению как «грязный» рок и дестигматизация сексуальности в 1970-х. Добропорядочные американцы испытали шок после Вудстока, когда любимыми группами подростков стали Led Zeppelin, Black Sabbath и Pink Floyd, порнофильмы оккупировали слоты в кинотеатрах, а девушки начали ходить в сексуальных нарядах и откровенно говорить об интимной жизни. Аналогичный эффект — пусть и в меньших масштабах — произвел сплаттерпанк в литературе. Конечно, Дэвид Шоу, Джо Лансдейл и Эдвард Ли не обрели всемирную славу, как, например, Sex Pistols, но лишь потому, что остались героями андеграунда, хулиганами в косухах на фоне аккуратных отличников.
Сплаттерпанк — это социальный феномен и запоздалое наследие событий, подорвавших доверие к консервативной повестке в Штатах. Разговоры об американской мечте и семейных ценностях после политических репрессий Джозефа Маккарти, Вьетнамской войны и Уотергейтского скандала многим казались лицемерным трепом. А что лучше всего противопоставить попыткам облагородить общество, утаив нелицеприятные моменты? Правильно — сознательно избыточное описание кровавой, сексуализированной, оскорбительной жести, от которой так мечтали «обезопасить» молодое поколение лживые политики и проповедники.
Исследователь Пол Сэммон сравнил протестный подтекст сплаттерпанка с сюрреализмом в искусстве в середине XX века: «Оба направления представляли бунт против художественного истеблишмента. В нашем случае в качестве истеблишмента выступали хоррор-произведения, стеснительные авторы которых ограничивались намеками. Сплаттеру пришлось прорываться к публике в период социального подавления и радикального консерватизма политиков вроде Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер».
Писатель Брайан Кин, объясняя, что из себя представляет сплаттерпанк, тоже отметил социальный посыл произведений, относящихся к этому направлению: «Если история нарушает все правила, обличает политические пороки или пороки общества, расширяет границы, ни в чем не сдерживается — значит перед вам сплаттерпанк».
Как и в случае с экзистенциализмом в философии, большинство авторов, которых относят к сплаттеру, выступают против навешивания ярлыков и не хотят ограничивать себя одним направлением. Тем не менее в их произведениях прослеживаются общие черты, позволяющие причислять их именно к этой разновидности хоррора. Сходство проявляется не только в шокирующей натуралистичности, но и в хлестком, обрывистом, приземленном языке. Персонажи не поражают изяществом формулировок и не блистают вычурными эпитетами. Часто они относятся к низшим социальным слоям, и их обычная жизнь выступает идеальным сеттингом для омерзительной истории.
Если в произведении кто-то обгадился, лишился пальца, языка или члена, можете не сомневаться, что все описываемое надо понимать буквально. Это не эвфемизм для выражения рефлексии, а происходящее с героями на самом деле. Впрочем, это не означает, что сплаттер — пустышка, лишенная глубоких и двойных смыслов. Одна из важнейших идей этого направления заключается в том, что каких бы монстров и чудовищ ни рисовало наше воображение, их зло никогда не сравниться с кошмаром и мерзостью, на которые способны самые обычные люди. В этом плане сплаттер можно считать таким же проводником философского пессимизма в философии ужасов, как, например, творчество Томаса Лиготти.
Сплаттер напоминает, что как бы далеко ни продвигался прогресс и сколько бы нового ни узнавал человек, на глубинном уровне бытия он все равно останется дикарем со склонностями к насилию, которые не снились ни одному хищному животному, первобытному демону или космическому богу. Подобные произведения ярко и отчетливо высвечивают границу, отделяющую добропорядочных граждан от одержимых проникновением, уничтожением и обладанием первобытных существ. А заодно напоминают, как легко перейти эту границу.
Лучшие образцы сплаттера затрагивают что-то внутри не только героев, но и читателей. Особенно это ощущаешь, когда ловишь себя на мысли, что каким бы гуманным и цивилизованным ты себя ни считал, у тебя почему-то уже пару часов не получается оторваться от книги про членовредительство, испражнения и извращения. В 1980-х годах авторов сплаттерпанка регулярно обвиняли в смаковании садизма. В действительности они лишь демонстрировали, что садизм — нежелательная, но неотъемлемая составляющая человеческого бытия. И эта идея делает вроде бы поверхностные и простые байки по-настоящему страшными.
Для читателей сплаттера любые дисклеймеры бесполезны — это единственный дисклеймер, который остается сделать нам, перед тем как порекомендовать некоторые из лучших рассказов этого направления. Не надейтесь, что автор пощадит приглянувшегося вам персонажа, обаятельного добряка, ребенка или собаку. Не надейтесь, что автор даст вам передышку и разбавит жесткие эпизоды ванильными описаниями или философскими размышлениями. Лучше вдохните поглубже и приготовьтесь к буре эмоций: от «зачем я вообще начал это читать?» до «не закончу, пока не узнаю, чем все закончится».
«Там, где сердце», Дэвид Дж. Шоу
Начать подборку сплаттерпанка можно было бы и с Клайва Баркера, добившегося наибольшей популярности среди авторов направления, но этому гению мы уже посвятили отдельный текст, поэтому список открывает изобретатель термина Дэвид Шоу.
В рассказе «Там, где сердце» он наглядно опровергает сложившийся с подачи критиков стереотип о том, что сплаттер — это обязательно лишь маньяки, садисты и прочая бытовуха без примеси сверхъестественного. Одна из главных тем направления — трансформации человеческого тела в результате внешнего воздействия (в этом смысле сплаттер близок боди-хоррору, а иногда их и вовсе невозможно разграничить). Едва ли стоит удивляться тому, что один из лучших рассказов Шоу посвящен зомби — существам, у которых после смерти сознания не остается ничего кроме тела. Подвижной материи, которая разлагается, меняется и неотвратимо движется к цели под воздействием неведомой силы.
«Виктор выглядел не ахти, ведь уже четыре рабочих дня числился мертвецом. Лопатки, задница и ноги до пяток были покрыты синюшно-черными трупными пятнами: кровь у мертвеца приливает вниз. На глазах засохла корка слизи, один вовсе не открывается. Влажные спутанные волосы были единственным, что в нем почти не изменилось. Вне пятен кожа была примерно такого цвета, как вареная свиная шкура. По причине трупного окоченения на ходу он слегка похрустывал».
«Там, где сердце» — история про незадачливых любовников, которые рассчитывали, что после смерти ревнивого бойфренда никто уж точно не помешает их марафонам на выносливость в постели. К несчастью для них, надоедливый Отелло вернулся, причем сделал это спустя четыре дня после собственных похорон. А потом вернулся снова. И еще раз.
Все в курсе, что главное качество зомби — навязчивость. Они редко отличаются выдающимися физическими данными и уж точно не блещут интеллектом, зато в плане назойливости дадут фору любому монстру. Шоу мастерски доводит эту фишку до абсурда: представьте, что рука вашего чрезмерно вспыльчивого покойного парня с двумя глазами над ней сначала карабкается под потолок, а потом вступает в схватку с домашним питомцем под шкафом. Перчинки добавляет и то, что персонажи воспринимают ситуацию весьма прозаически — ну да, мертвецам, конечно, не положено разгуливать по улицам (и уж тем более в расчлененном виде), но когда постоянно смотришь столько фильмов про нечисть, совершенно не удивляешься, когда нечто подобное происходит в реальной жизни.
«Расцвет», Дэвид Дж. Шоу
Второй рассказ Шоу в нашей подборке совсем короткий, на чтение уйдет всего несколько минут, но проигнорировать его было бы кощунством. «Расцвет» — зарисовка в духе «Основного инстинкта» еще до «Основного инстинкта»: богатый старик решает выступить папиком для симпатичной секретарши, скрывая при этом извращенные пристрастия. Но объект ухаживаний тоже оказывается с подвохом, так что свидание с ублажением пенсионера в обмен на дорогой ужин и новое платье превращается в противостояние двух людей, каждый из которых не до конца представляет, на что способен другой. В этом рассказе почти нет жести, которая обычно считается неотъемлемым элементом сплаттера. А та, что все-таки есть, не затмевает красоту и даже поэтичность жуткого фельетона.
«Валентинка из стали», Джо Р. Лансдейл
«Мне нравятся, когда о моих произведениях говорят, — объяснял техасец Джо Лансдейл в начале 1990-х. — Но я не считаю, что отношусь к сплаттерпанку, и мне не нравится этот ярлык. Я хочу, чтобы меня самого по себе считали брендом».
Как бы ни ворчал старина Лансдейл, ярлык классика сплаттерпанка все равно к нему прицепился, однако 30 лет спустя и сам писатель едва ли считает это трагедией. Его знают и любят за эпатажное ультранасилие, динамичное повествование, лаконичный стиль и черный юмор, а его рассказы читаются настолько легко, что можно спокойно проглотить штук пять, прежде чем опомнишься и поймешь, что давно собирался спать или работать.
«Валентинка из стали» 1989 года — праймовый Лансдейл: простая история с образами настолько яркими, будто смотришь фильм. Сюжет не поражает оригинальностью: богатый и опасный бандит прознал, что жена крутит роман со спортсменом вдвое младше него и решил отомстить. Способ мести при этом изощренный психопат избрал вполне оригинальный — не раскрывая деталей, скажем, что он связан с любимыми доберманами женщины, вокруг которой и образовался любовный треугольник.
Примерно за 10 лет до Лансдейла похожую идею в рассказе «Карниз» реализовал Стивен Кинг, но там, где автор «Оно» привычно напирает на психологизм и атмосферу, его коллега широкими мазками погружает читателя в самую пучину событий и ни на секунду не позволяет опомниться вплоть до кровавой развязки.
В «Валентинке из стали» проявляется еще одно достоинство Лансдейла — умение балансировать между откровенной жестью и качественной историей. Какое бы месиво ни происходило в рассказе, автор не только провоцирует и дразнит читателя скабрезными деталями, но и увлекает предвкушением того, как же все закончится. За героя, того самого баскетболиста, действительно искренне переживаешь. В конце концов он лишь хотел спасти любимую женщину из лап жуткого мужа, а в итоге оказался заперт в сарае без малейшей надежды на спасение. Вернее, почти без надежды.
«Ночь, когда они не пошли на ужастик», Джо Р. Лансдейл
Написанный примерно в одно время с «Валентинкой из стали», этот рассказ — зарисовка из жизни скучающих старшеклассников, которые вместо того, чтобы отправиться в кинотеатр под открытым небом на «Ночь живых мертвецов», не придумали ничего лучше, чем прицепить найденного на дороге мертвого пса к машине и таскать за собой на полной скорости. «Ночь, когда они не пошли на ужастик» — еще одно испытание для любителей животных (да и, наверное, для каждого нормального человека, который не испытывает маниакальной ненависти к собакам), несмотря на то, что смерть лучшего друга человека здесь остается «за кадром».
Однако повествование, как и всегда у Лансдейла, развивается настолько бодро и эклектично, что грустить и ужасаться не остается времени: вот два придурка везут изуродованную тушу на цепи, вот они спасают темнокожего товарища по футбольной команде от избиения на обочине (но не по доброте душевной, а потому что «он, может, и ниггер, но он наш ниггер, убьют его — уделают нас в футболе»), а вот, спасаясь от хулиганов, попадают в намного более серьезные неприятности.
«Жирдяй Номер Один забрал у Скотта стаканчик и принюхался.
— Ниггер с бухлом, — сказал он. — Это как п***а с мозгами. Не идут к другу. Небось, накачался, чтобы потом запустить черную змею в шоколадный пудинг. Или, может, тебя на ванильку потянуло, а эти мальчики рады услужить.
— Мне ничего не нужно, только домой, — сказал Скотт.
Жирдяй Номер Два посмотрел на Жирдяя Номер Один и сказал:
— Чтоб мамашу трахнуть».
Рассказ не только смешной и мерзкий, но еще и очень жизненный. Насосавшиеся дешевого виски с колой из пластиковых стаканчиков тинейджеры тупят, звонко рыгают, жалуются на отсутствие секса. В общем, кажутся не шаблонными персонажами, а реальными людьми: туповатыми, приземленными, не предрасположенными к соприкосновению со сверхъестественным и прочим удивительным открытиям. Пердеж, расистские шутки, описание групповухи с проституткой, которой из-за последствий венерической болезни приходится надевать пакет с прорезями для глаз, и другие смачные кулстори — буквально каждая страница напоминает, чем образцовый сплаттерпанк отличается от более стерильных и мягких ужасов.
«Жизнь с отцом», Бентли Литтл
Литтл — живое доказательство того, что авторов ужасов редко получается отнести исключительно к одному направлению, даже если они обладают узнаваемым стилем. После триумфального дебюта в 1990 году с романом «Откровение» о странных событиях в провинциальном городе Бентли постоянно экспериментирует с жанром: иногда отдает дань уважения Лавкрафту, часто выдает классические качественные «умеренные» хорроры в духе Кинга, а порой пускается во все тяжкие и воплощает на бумаге ужасы, которые большинству людей не приснятся даже в кислотном кошмаре.
«Жизнь с отцом» — это сумасшедший и по идее, и по исполнению этюд о том, что любая, даже хорошая идея, может привести к жутким последствиям, если довести ее до абсурда. Литтл рассказывает про семью из двух девочек и отца, одержимого безотходным потреблением и переработкой настолько, что дочерей заставляет стирать использованные прокладки в недельной воде, а инцест обосновывает тем, что семя не должно пропадать зря. Описание быта девочек и бати-психопата выбивает из колеи, но даже такая чернуха в образцовом сплаттере разбавляется злой иронией. В данном случае за нее отвечают школьные учителя и одноклассники одной из героинь, которые не понимают, почему ей не нравится заботиться об окружающей среде. Получается одновременно шокирующая фантазия о маньяке и циничная экологическая сатира.
«Ванна», Ричард Лаймон
Лаймон, как и Литтл, больше известен своими романами (после «Подвала» и «Острова» за ним закрепилась слава чуть ли не главного скандалиста и провокатора современного хоррора), однако для знакомства с его стилем вполне подойдут и короткие хлесткие истории вроде «Ванны». Это сплаттерпанк в чистом виде: 50% эротики с красочными описаниями выпуклостей, изгибов и бугорков, 50% омерзительно-уморительной нелепости, от которой тянет то ли плеваться, то ли смеяться.
Как вы уже могли догадаться, для сплаттера любовный треугольник с похотливой девицей, накачанным бойфрендом и не вызывающим особого сочувствия партнером — то же самое, что дом со скрипучими половицами для историй о призраках или перевернутые кресты для страшилок об одержимости. В «Ванной» знойная красотка приглашает приятеля-бодибилдера поразвлечься сразу же, как только ненавистный супруг, погруженный в написание ужасов сморчок (очередной пример фирменной сплаттеровской иронии), улетает в Нью-Йорк на вручение книжной премии. К сожалению для героини, вместо ночи страсти она оказывается в весьма неловкой ситуации, которая могла бы показаться даже комичной, если бы не грозила ей разоблачением, обездвиживанием, антисанитарией, голодной смертью и каннибализмом.
Обойдемся без дальнейших спойлеров, только добавим, что этот рассказ уместно сравнить с романом Стивена Кинга «Игра Джералда». Вышли оба произведения почти одновременно (в начале 1990-х), но ощущения повтора не возникает. Наоборот, интересно посмотреть, как два автора по-разному расставляют акценты, рассказывая довольно похожие истории.
«Особенная», Ричард Лаймон
Если вам уже начало казаться, что единственный двигатель сюжета в сплаттере — измена девушки или жены, эта история отлично подойдет, чтобы вас переубедить. Мир лежит в руинах после неизвестной катастрофы, обычные люди превратились в дикарей, ютятся среди обломков цивилизации и периодически конфликтуют с группировками вампиров. Последние идеально подходят для такого направления хоррора, поскольку сочетают в себе сексуальность и жестокость. В интерпретации Лаймона они и вовсе предстают скорее не потусторонними кровососами, а маньячной сектой на максималках: охотятся на женщин, похищают их, после чего сортируют на две группы. Одни узницы живут в общих комнатах, ежедневно жертвуют по литру крови и служат сексуальными рабынями для надзирателей. Другие ублажают только того вампира, который их поймал, и вынашивают для него ребенка, роды которого наследники Дракулы превратили в особый ритуал.
Кажется, что у измученных и находящихся под постоянным наблюдением женщин нет ни единого шанса, против превосходящих их физическими данными, вооруженных и хорошо организованных вампиров-мужчин. Но оказывается достаточно одного события, чтобы отлаженная система дала сбой: внезапно вампир смотрит на личную пленницу не как на кусок мяса для удовлетворения сексуальных и гастрономических потребностей, а как на прекрасное и сильное существо, готовое противостоять варварам даже под угрозой смерти.
Рассказ Лаймона прекрасен и драйвовой атмосферой, и традиционными для сплаттера брутальными деталями. Расстраивает только одно: вселенную, которую автор лаконично обрисовал на нескольких страницах, совершенно точно можно было расширить до повести или даже романа. Впрочем, формат короткой истории все равно идеально подходит сплаттеру с его незамысловатыми сюжетами и яркими образами.
«Мистер Торс», Эдвард Ли
Эдвард Ли — тяжелая артиллерия сплаттерпанка. Писатель, который своим желанием снести любые барьеры, вызывает либо восхищение, либо сомнения в своей адекватности. Автор «Головача» — возможно самого жесткого, неприятного и культового произведения во всей литературе ужасов. Некоторые рассказы в этом списке по сравнению с историями Ли могут показаться такими же невинными, как диснеевские мультфильмы о принцессах — по сравнению с «Адом каннибалов» Руджеро Деодато. Там, где другие авторы все-таки разбавляют мясо лирическими отступлениями или даже подобием хэппи-энда, Ли с головой ныряет в море из похоти, насилия, расчлененки и экскрементов. Его произведения характеризуются не только откровенностью, но и ощущением безнадеги. Тупые реднеки, инцест, продажные копы, разнообразные девиации — полное отсутствие надежды на «долго и счастливо».
Впрочем, не будем пугать вас с самого начала: «Мистер Торс» по меркам Ли — относительно миролюбивый и безобидный рассказ, почти пародия на фильмы типа «Семи» и «Молчания ягнят» о противостоянии полицейского и серийного убийцы. Фишка маньяка в том, что он выбрасывает «комплекты» конечностей жертв (молодых девушек), оставляя при этом торсы, за что и получает вынесенное в заголовок экзотическое прозвище. Фишка детектива в том, что ему, в общем-то, плевать на жертв и справедливость. Он одержим философией и охотится на извращенного преступника лишь для того, чтобы разобраться в его мировоззрении и понять, зачем он творит подобные вещи.
Особая прелесть «Мистера Торса» в том, что это — не просто насилие ради насилия, а еще и гениальный стеб на морализаторами, осуждающими в том числе и авторов вроде Ли. Маньяк запрещает собеседникам «поминать имя Господа всуе» и жалеет, что молодые люди занимаются защищенным сексом, но строгие нравственные взгляды не мешают ему расчленять девушек и… ну, делать то, что он делает. Автор очевидно высмеивает тех самых лицемерных консерваторов, чье морализаторство во многом и привело к возникновению сплаттерпанка: «Луду было стыдно за девок, которые так не уважали и портили свое тело. Он считал, точнее знал из книг, что тело является храмом Божьим, и портить его глупыми татуировками это все равно что мусорить в храме, писать на алтаре бранные слова или бить камнями церковные витражи». Получается смешно, неприятно и энергично — именно так, как любят поклонники Ли и его единомышленников.
«Любовные письма из тропического леса», Эдвард Ли и Джек Кетчам
Ли и Кетчам — творческий союз, заключенный на небесах (ну или где-то в другой плоскости бытия, учитывая особенности их творчества). Эдвард обрел культовый статус благодаря «Головачу», а Джека прославил роман «Девушка по соседству», основанный на реальном случае запытанной до смерти девочки Сильвии Лайкенс. От этого тандема можно было ожидать беспрецедентного треша, но на удивление Ли и Кетчам, объединившись, выдали относительно безобидный рассказ без шокирующих подробностей, хоть и по всем канонам сплаттерпанка.
«Любовные письма…» — это смесь трагической любовной истории (традиционно для сплаттера девушка бросает парня ради беспорядочных связей и больших членов) и боди-хоррора. Ученый-миколог — тот самый брошенный парень — отправляется в экспедицию в Бразилию, чтобы разыскивать и изучать новые разновидности грибов. Одна из находок превосходит все его ожидания: это гриб, паразитирующий на телах живых существ до тех пор, пока не покрывает их полностью и не высасывает все жизненные соки.
Скоро становится ясно, что ранее неизвестный науке чудовищный организм успешно поражает тела не только животных в джунглях, но и самих исследователей. Параллельно открывший страшные грибы ученый забрасывает бывшую тоскливыми письмами о вечной любви и мечтает, как они воссоединятся после его возвращения. В том, как эти две линии окажутся связаны, и заключается главная интрига рассказа.
История чем-то напоминает творчество Клайва Баркера и даже некоторых авторов середины XX века, писавших о телесных трансформациях (неслучайно Кетчам близко общался с автором «Психо» и товарищем по переписке самого Лавкрафта Робертом Блохом). Особенность «Любовных писем…» в том, что, несмотря на сплаттерность, авторы вызывают интерес не только и даже не столько шок-эффектом: когда читаешь рассказ, по-настоящему интересно, чем все закончится, а жуткие подробности выступают скорее в качестве аккомпанемента.
***
Написанное выше о связи сплаттерпанка с охватившими США во второй половине прошлого века социальными трансформациями, конечно, не означает, что читать перечисленные рассказы нужно как интеллектуальный манифест или философский трактат. Прелесть всего направления в том, что его представители не пытаются представлять свои произведения чем-то большим, чем они являются на самом деле: дерзкими и жесткими зарисовками на тему зла в разных проявлениях.
Художественные достоинства подобных историй часто весьма сомнительны, велика вероятность, что неподготовленного или нерасположенного читателя они выбесят и вдохновят лишь на то, чтобы больше никогда не прикасаться к сплаттеру. Однако ценители часто оценивают шедевры направления по критерию «настолько плохо, что даже хорошо». Примитивный язык — это прием, который помогает подчеркнуть, что жизнь далеко не всегда настолько эстетична, как принято представлять в искусстве. Неприятные герои и безрадостные развязки тоже отсылают к реальным ситуациям, когда люди не делятся на героев или злодеев, а просто оказываются подонками.
Несмотря на мрачный подтекст, Шоу, Лансдейл, Ли и другие не делают глобальных выводов о бессмысленности человеческого бытия и не наводят на читателей уныние. Наоборот, как и в жизни, даже трагедии часто получаются ироничными или вовсе смешными. Только в сплаттере вся чернуха вываливается на читателя в еще более откровенном, избыточном, гипертрофированном виде, нежели в жизни. Для одних это повод с отвращением фыркнуть и вернуться к любимой классике. А кто-то, наоборот, проникнется нелепыми, гротескными, одновременно жизненными и откровенно безумными фантазиями людей, которые сознательно решили писать таким образом, зная, что никогда не пробьются с экстремальным хоррором к массовому читателю. Если вы после этой статьи каким-то чудом окажетесь в числе последних, то добро пожаловать в мир, где нет места запретам и брезгливости!
