«Черный обелиск» — лучший роман Ремарка

Мрачный юмор, продажа могильных камней и Германия, медленно сходящая с ума от бедности.

Рожденного в 1898 г. Эриха Марию Ремарка, как и многих его современников, искалечила Первая мировая война. В его случае — не буквально: в окопах того самого Западного фронта, где нечего ждать перемен, Ремарк был всего полтора месяца в 1917 году. Получив ранение, остаток войны провел в госпиталях, но успел увидеть достаточно, чтобы на всю жизнь возненавидеть войну, а вернувшись домой, задуматься: как убивавшие и гнившие в окопах абсолютно ни за что будут жить дальше?

Классический Ремарк

Именно о поколении немцев, зажатом между двумя мировыми войнами, Ремарк писал почти всю жизнь. Непосредственно грязь, кровь и бессмыслицу Первой мировой он описал спустя десять лет после войны, в книге «На Западном фронте без перемен». Дальше, в «Возвращении», рассказал, как сломанные люди вернулись домой, и оказалось, что Германии они не нужны, а сами они не понимают, как жить в вызывающе пошлом мире, который ничему не научился.  

Дальше были новые романы, неизменно крепкие сюжетно, но, в общем, похожие один на другой. Во всех действуют герои — выходцы из «потерянного поколения», мрачно охреневающие от творящегося вокруг ада (к власти приходят нацисты и Европа движется к новой мясорубке). Неизменно присутствуют красивые, томные женщины, как правило, неизлечимо больные — вдохновленные одной из пассий Ремарка. Все ведут слегка напыщенные разговоры о любви и смысле жизни, гибнут или выживают, но обязательно много курят и пьют, особенно любимый автором кальвадос.

Получается, с одной стороны, трагично, с другой — богемно. Поэтому книги Ремарка — идеальное чтение для подросткового возраста, когда только начинаешь знакомиться и с печальными парадоксами бытия, и с алкоголем и сигаретами (как правило, употребляемыми тайком от мамки). Правда, со временем, когда читательский опыт растет, неизбежно понимаешь, что фразы вроде «любовь озаряет радугой мечты серое небо повседневности» (из «Триумфальной арки») вызывают болезненное желание пробить себе лицо рукой у всякого, кому больше шестнадцати.

Чем «Черный обелиск»  отличается от других романов Ремарка

Не поймите меня неправильно: я до сих пор люблю Ремарка. Он мог иногда быть пафосным, иногда — повторять собственные мотивы. Но как ни крути, он умело сочетал захватывающий сюжет с идеей, а гуманизм со скепсисом. При этом Ремарк уделял внимание обычным людям, наблюдавшим, как из старой Европы, расколотой Первой мировой, рождается что-то новое и чудовищное. Именно об этом «Черный обелиск» — на мой вкус, самая сильная книга Ремарка.

Роман написан в 1956 году, когда автору было под шестьдесят и он жил в эмиграции. Отгремела Вторая мировая, давно побежден Гитлер, и на этом фоне, несколько отстранившись от ужаса 30-х и 40-х, Ремарк мысленно возвращается в собственную молодость в Германии межвоенных лет. Тогда ему было двадцать с небольшим, он перебивался случайными заработками — то бухгалтер, то учитель… приходилось и торговать надгробиями, и играть на органе для душевнобольных. Этим занимается и Людвиг Бодмер, главный герой «Черного обелиска».

Дело происходит в крошечном немецком городишке Верденбрюке, списанном с родного города автора, Оснабрюка. Вместе с армейским товарищем Георгом и его непроходимо тупым братом Генрихом Людвиг работает в похоронном бюро, сбывая родственникам свежепреставившихся надгробные камни, кресты и прочие украшения могил. Черный обелиск из заглавия — никому не нужное здоровенное сооружение, которое товарищи давно отчаялись продать.

Такая работа и сама по себе не очень весела, а тут еще и ситуация в стране — хуже некуда. Инфляция зашкаливает, курс доллара с каждым днем бьет новые рекорды. То, что вчера было деньгами, назавтра превращается в бумагу. Честные бюргеры из XIX века, не понимающие, как такое возможно, разоряются один за другим и то и дело кончают с собой. Выживают и процветают только хитрые воротилы, вовремя разжившиеся ценными бумагами или недвижимостью. Но главные герои к ним не относятся: они, скорее, коммерсанты-неудачники, которые каждый день отчаянно барахтаются, чтобы остаться на плаву. И если практичный сорокалетний Георг относится ко всему философски, двадцатипятилетний главный герой, поэт в душе, то и дело пускается в мрачные рассуждения:

«Если судить по извещениям о смерти и некрологам, то можно вообразить, что человек — абсолютное совершенство, что на свете существуют только благороднейшие отцы, безупречные мужья, примерные дети, бескорыстные, приносящие себя в жертву матери, всеми оплакиваемые дедушки и бабушки, дельцы, в сравнении с которыми даже Франциск Ассизский покажется беспредельным эгоистом, любвеобильнейшие генералы, человечнейшие адвокаты, почти святые фабриканты оружия — словом, если верить некрологам, оказывается, на земле живут целые стаи ангелов без крыльев».

Сумасшедшие, пьяные, мертвые

По воскресеньям Людвиг играет на органе в церкви при сумасшедшем доме, где встречает прекрасную девушку с шизофренией и множественными личностями — Изабеллу — которая принимает его за своего возлюбленного. Изабелла рассуждает, мягко говоря, странно: боится, что зеркала украдут ее душу и верит, что предметы исчезают, когда их не видишь.

Но после общения с ушлыми спекулянтами, кровожадными патриотами, пафосными поэтами и расчетливыми вдовами, которые требуют от него мавзолеев, главный герой не может отделаться от мысли, что болезненно искренняя Изабелла — самый нормальный человек во всем Верденбрюке и постепенно в нее влюбляется. Параллельно, впрочем, он крутит романы и с другими девицами, с переменным успехом:

«Стиснутая лапами какой-то обезьяны в мужском костюме, ко мне приближается справа, сквозь толпу танцующих, моя подруга Эрна. Она меня не видит, но я еще издали узнаю ее рыжие волосы. Без всякого стыда виснет она на плече типичного молодого спекулянта. Я продолжаю сидеть неподвижно, но у меня такое ощущение, словно я проглотил ручную гранату. Вон она танцует, эта бестия, которой посвящены целые десять стихотворений из моего ненапечатанного сборника «Пыль и звезды», а мне она уже целую неделю морочит голову, будто у нее было легкое сотрясение мозга и ей запрещено выходить».

В этом, кстати, весь «Черный обелиск» — рассуждения о смысле жизни и любви здесь больше, чем где бы то ни было у Ремарка, приправлены иронией и оттого выглядят не так тяжеловесно: самые высокопарные речи отданы Изабелле как девушке не совсем от мира сего. Все остальные, кроме, может, неприкаянного Людвига, очень рациональны:

«— Курт, — спрашиваю я, — если бы тебе обещали, что твое желание исполнится немедленно, чего бы ты пожелал?
— Тысячу долларов, — отвечает он не задумываясь и берет на гитаре дребезжащий аккорд.
— Фу, черт! А я-то воображал, что ты идеалист.
— Я и есть идеалист. Поэтому и желаю иметь тысячу долларов. А идеализма мне желать нечего. Его у меня хоть отбавляй. Чего мне не хватает — так это денег».

Еще, в силу бизнеса героев, в романе постоянно царит атмосфера несколько макабрического веселья: все, как традиционно у Ремарка, бухают, кто-нибудь засыпает в гробу, пьяный фельдфебель каждую ночь методично обоссывает тот самый черный обелиск, Людвигу приходится гонять парочки, которые занимаются сексом на надгробиях… в общем, творится полный хаос. Все не очень понимают, куда все движется — инфляция все более бешеная с каждым днем — и живут как в последний раз.

Впрочем, Ремарк не был бы Ремарком, если бы не напомнил, что будет дальше. Одна из самых сильных сцен «Черного обелиска» — когда главный герой становится свидетелем демонстрации инвалидов войны: безруких, безногих, слепых и искалеченных, бедных и всеми забытых, чьи пенсии сожрала инфляция. Они с молчаливым протестом идут сквозь центр города и выходят к церкви, где их ждут национал-социалисты с плакатом «Адольф Гитлер вам поможет!».

Пожалуй, «Черный обелиск» — лучшая книга Ремарка именно потому что в ней он наконец-то нашел идеальные ингредиенты для своего коктейля. Тягостное ощущение неизбывности войны и смерти — прошлой и будущей — смягчено нежной ностальгией по юности, которую вспоминает уже пожилой человек. Философствования поданы легко, под соусом острого юмора, местами вскипающего до желчи. Картину зарождения нацизма из непроходимой тупости и реваншизма оттеняют лирические, нежные сцены с Изабеллой. Все в меру, где нужно — трогательно, где нужно — смешно, а кое-где и просто невыносимо. И над всем этим немым укором высится черный обелиск, такой же нелепый и не на своем месте, как Людвиг Бодмер — да и все люди в этой прекрасной книге.