2 ноября в мире празднуют реально классный праздник — День написания эпитафии (то есть надгробной надписи) самому себе. Первым делом тут представляешь что-то сумрачно-готическое: Эдгар Аллан По, в морфийно-пьяном бреду придумывающий мрачный финальный стих, или Бодлера, умирающего от голода и в последний раз взявшего в руки перо. А все совсем не так! Как минимум, потому что По, на самом деле, не был ни алкоголиком, ни морфинистом (его оболгали), а Бодлер был мажором (его отец — сенатор, а отчим — дипломат). Но еще написание своей эпитафии — это хорошая психотерапевтическая тема. Об этом знали античные мужи, которые любили придумывать «предсмертные» строфы на шумных пирах. Перестать переживать из-за смерти и понять, что ты вообще за человек такой — вот смысл всей этой затеи.
Эпитафия — это круто, это достойно
Понятное дело, в том или ином виде эпитафия могла появиться еще в палеолите. Умер какой-нибудь охотник, а у его могил начертили значок, например, буйвола — вот какого зверя он в одиночку заборол. Достойно! Но это гипотетически. Нечто близкое к современным могильным надписям придумали египтяне (здесь лежит личный писарь фараона, он был великим каллиграфом, умер, задавленный гиппопотамом — в таком духе). Позже эту манеру подхватили, либо самостоятельно переизобрели древние греки. Их эпитафии были больше словесно-театральными. На могиле видного человека зачитывали пространное, эмоциональное, почти экстатическое послание то ли самому умершему, то ли богам, то ли Вечности. Это было красиво, возвышенно, драматично, часто сопровождалось представлениями.
Римляне взяли идею, но совершенно переиначили ее. Пафос остался, однако пропал трагизм. Эпитафии стали такими земными, словно смерти не существует вовсе. В них даже начали откровенно хвастаться. Вот, например эпитафия Луцию Корнелию Сулле, сочиненная им самим:
«Здесь лежит человек, который более чем кто-либо из других смертных сделал добра своим друзьям и зла врагам»
А вот эпитафия бывшего раба из Рима, который заслужил свободу: «При жизни соорудил себе надгробие Гай Гаргилий Гемон, который был куплен у Агриппы императором божественным Августом и отпущен на волю, педагог, вольноотпущенник, благочестивый и добродетельный. Я прожил без тяжбы, без спора, без долгов так долго, как мог, друзьям я был верен, имуществом беден, душою богат. Да пребудет в добром здравии тот, кто прочел эту надпись».
Никакой ложной скромности, страха перед гибелью или благоговения перед жестокой Фортуной. В дальнейшем христианский мир, конечно, сохранит идею эпитафий. Но вот их характер надолго изменится: опять, как в древнегреческие времена, на первое место выйдет религиозный и моральный пафос. И не так уж много людей будут делать эпитафии сами себе, да еще и так жизнелюбиво как римляне. Так что давайте глянем на Восток, где процветала похожая традиция. Японские самураи тоже уважали традицию автоэпитафий. Многие перед смертью писали хайку в духе элегий: размышления о бренности бытия на фоне красоты мира. Ну и мы же понимаем, что это делалось не без самолюбования. Каждый самурай, как и римлянин, мечтал, что после смерти все воскликнут: «Ах, какой же он красавчик, как красиво умер!».
Предсмертные строки самурая Масамунэ Акира:
Взойдет ли солнце,
Останется ль в небе луна,
Ах, уже все равно.
А вот Масафуми Орима, один из первых камикадзе Японии:
И упадем мы,
И обратимся в пепел,
Не успев расцвести,
Подобно цветам
Черной сакуры
Ну и вершина подобных самоэпитафий — стих вице-адмирала Ониси Такидзиро, «отца камикадзе», который совершил ритуальное самоубийство после капитуляции Японии:
Омыта и ясна,
Теперь луна сияет.
Гнев бури миновал.
Теперь все сделано,
И я могу уснуть
На миллионы лет.
Эпитафия — это весело
Все те же римляне придумали самый эпикурейский способ презреть смерть. Одним из любимейших развлечений на пирах было придумывание эпитафий самим себе. Поднимая чаши, патриции и плебеи декламировали слова, которые должны быть выбиты на их надгробии. Главное правило — не слишком завираться, и чтобы всем вокруг было весело.
Автоэпитафия поэта-сатирика Пиррона полна сарказма:
Хоть бесталанным повсеместно признан,
Все ж в Академию он не был избран.
Шотландский поэт Роберт Бернс, плоть от плоти кельтского крестьянства, тоже любил едкие издевательские вирши. Правда, делал их не для себя. К примеру, вот эпитафия Вильяму Грэхему, эсквайру:
Склонясь у гробового входа,
— О смерть! — воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Самые же лучшие и при этом самые жизнелюбивые, самые вызывающие и провокативные автоэпитафии делал Пушкин. Чертовски жаль, что вторую не поместили на его настоящее надгробие. Вот это была бы пощечина общественному вкусу!
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век,
Не делал доброго, однако ж был душою,
Ей-богу, добрый человек.
Но это — просто вершина:
О слава тщетная! о тленья грозный вид —
Х** твердый Пушкина здесь в первый раз лежит!
Как написать эпитафию самому себе?
Главное правило, как мы уже поняли, — презрение к смерти. Второе — увековечивание своей жизни. Третье (но не обязательное) — насмешка над собой, самоирония. Другие требования: лаконичность, афористичность, оригинальность. Представьте, что ваша эпитафия — пересказ вашей жизни, написанный вашим любимым автором. Недалек тот час, когда это будут делать нейросети.
Но есть, конечно, и более формальные правила, так сказать формулы. Во времена античности многие кладбища стояли у дорог, поэтому метафора пути — самая распространенная. Отсюда сложились 4 поджанра:
— «Остановись» — Siste gradum;
— «Тому, кто читает» — Qui legis;
— «Стой, путник!» — Sta, viator!;
— «Здесь погребен» — Hic iacet;
— «Помни о смерти» — Memento mori.
Предполагается, что вы шли себе по обыденным делам, и вдруг остановились как вкопанные, пораженные посланием. Но это тоже несколько абстрактные поджанры. Уже в наше время эпитафии разделили на 4 еще более четких типа:
— Философские
— Торжественные похвалы (панегирики)
— Сатирические
— Личностные
В наше же время пришло понимание того, что особый шик — это мультижанр. Особенно, если это автоэпитафия. Хороший пример — надгробие Черчилля: «Я готов к встрече с Создателем. А вот успел ли Создатель приготовиться к встрече со мной — это еще вопрос». Тут и панегирик, и сатира, и намек на эгоманиакальность автора.
И не мучайтесь перфекционизмом, примите как факт, что лучше эпитафии для Суворова мир уже ничего не придумает. Когда тот умер, написать слова для надгробия полководца попросили великого поэта Гавриила Державина. Он написал всего три слова: «Здесь лежит Суворов». Все согласились, что в контексте это гениально.
А еще во времена Рима был особый жанр эпитафий — рекламные. То есть какой-нибудь трудяга перед смертью завещал написать на надгробии: «Здесь лежит вольноотпущенник Скуфус, величайший каменотес этого города. Но не переживайте, он оставил столь же талантливых сыновей. Вы можете найти их по адресу такому-то и получить скидку…».
Так что я бы даже не стал раздумывать над своей эпитафией. Проще некуда: «Здесь лежит Владимир Бровин, друг всех бонвиванов и главред Disgusting Men. Посмертие мое вы не украсите, но ежели хотите получить мое благословение с небес — вломите скромные донаты на нашем Boosty».
А лихо я все это подвел, не правда ли?
