Во втором тексте цикла про настоящих охотников за нацистами Василий Легейдо рассказывает о поимке человека, отвечавшего за «окончательное решение еврейского вопроса».
Латвийский авиатор Герберт Цукурс в 1930-х построил несколько самолетов и отличился длительными перелетами на них — до африканской Гамбии, а затем до Японии и Палестины. По возвращении домой он получил звание героя, выступал с лекциями и всячески восхищал своей отвагой. В 39-м славная история Цукурса подошла к концу, когда он вступил в латышскую фашистскую и антисемитскую организацию «Перконкрустс» («Громовой крест»), а в первые же дни после вторжения гитлеровской армии присоединился к оккупантам.
Несколько лет спустя выжившие рассказывали о жестокости Цукурса. Однажды летчик сжег в синагоге 300 евреев, среди которых были и дети, с помощью бензина и ручной гранаты. Предварительно он приказал жертвам расстелить на полу свитки Торы, а тех, кто выбегал из горящего помещения, расстреливал. Чудом уцелевший во время массовых казней евреев Давид Фишкин вспоминал, как во время движения колонны арестантов садист Цукурс выхватывал отстававших или плачущих детей и убивал на месте. Известность Цукурса сработала против него – евреи узнавали его и запоминали лучше других палачей.
Но даже несмотря на большое количество свидетелей, «Рижскому палачу» удалось ускользнуть в Бразилию. 20 лет спустя после страшных событий Цукурс работал в яхт-клубе в Сан-Паулу, наслаждался жизнью и по-прежнему пилотировал. Его не смущали даже громкие успехи охотников на нацистов – латыш считал себя слишком мелкой сошкой для подобных операций, несмотря на жуткие преступления. В 1960-м он даже дал возмутительное интервью, в котором допустил, что «убил несколько жидов».
Цукурсу не показалось подозрительным знакомство с австрийским бизнесменом Антоном Кюнцле, который предложил иммигранту помочь ему с инвестициями в Южной Америке. Новый компаньон договорился о встрече с латышом в столице Уругвая Монтевидео, где он присмотрел пустую контору под офис, чтобы обговорить детали сотрудничества. Когда Цукурс вошел в помещение, дверь за ним захлопнулась. 64-летнего преступника окружили несколько мужчин в трусах – убийцы предварительно разделись, чтобы не испачкаться в крови. Только тогда Герберт осознал, что происходит, и начал драться не на жизнь, а на смерть, но проиграл. Один из заговорщиков ударил его по голове молотком. Другой на всякий случай дважды выстрелил.
Представившийся Антоном Кюнцле агент израильской спецслужбы «Моссад» Яков Мейдад (служебный псевдоним Мио) втерся в доверие к жертве, изменил внешность, арендовал машину и квартиру. Операция стала ответом на принятый в Западной Германии закон о сроке давности, который позволил некоторым нацистам уйти от наказания. Неназванный старший офицер израильской разведки объяснил, что восстановить справедливость полностью невозможно, но случай с Цукурсом должен послужить примером.
Израильская разведка взяла на себя ответственность за убийство, а участники событий подробно описали поиск нациста в книге «Казнь Рижского палача: Единственное убийство нацистского военного преступника Моссадом» под авторством все того же Антона Кюнцле. На груди трупа агенты оставили записку с приговором, которую подписали «Те, кто никогда не забудет». Цукурса обвинили в убийстве 30 тысяч человек. Его случай стал одним из немногих, но не единственным и не первым актом израильской мести. В 1960-м на территории молодого государства судили Адольфа Эйхмана. Десятью годами ранее ответственный за проект по геноциду евреев подполковник, как и тысячи соотечественников, скрылся от преследования в Южной Америке. Судили в этот раз по закону — правда, чтобы доставить преступника в суд, пришлось пойти на массу уловок.
Операция «Финал»
19 сентября 1957 года. Генеральный прокурор земли Гессен Фриц Бауэр, опасливо озираясь, приветствует в лобби отеля на шоссе между Франкфуртом и Кельном представителя израильского правительства в ФРГ Феликса Шинара. До начала Освенцимских процессов, которые сделают юриста национальной знаменитостью, еще шесть лет. Бауэр осознавал, что решение встретиться с иностранцем для передачи конфиденциальных данных может поставить крест на его карьере, но других вариантов не оставалось – слишком многим в Германии было невыгодно продолжать поиски нацистов.
Одни политики тонко чувствовали настроения граждан, которым хотелось оставить военный кошмар позади. Другие сами 15 лет назад состояли в НСДАП и теперь скрывали темное прошлое. Например, Ганс Глобке на Нюрнбергском процессе привлекался только в качестве свидетеля и никогда не обвинялся в пособничестве нацистам, хотя при Гитлере занимался обоснованием расовых законов: предлагал официально запретить браки между немцами и евреями и ввести для евреев отличительные знаки, чтобы их узнавали в общественных местах. Все это не помешало Глобке занять пост госсекретаря ФРГ; советская сторона в лице ГДР заочно приговорила его к пожизненному.
Из-за подобных случаев Бауэр предположил, что не может рассчитывать на соотечественников. На этот раз он получил наводку на самого Адольфа Эйхмана, оберштурмбаннфюрера СС, главу отдела IV D 4. Крупная рыба: Эйхман не просто присутствовал при расстрелах, а руководил депортацией евреев в лагеря.
Поимка жестокого экс-нациста и суд над ним могли стать мощным жестом: пожалуй, сейчас это самая известная история про охотников за нацистами. В течение нескольких месяцев после тайной встречи Бауэр через посредников связался с главой «Моссада» Иссером Харелем, а затем во всех деталях повторил историю информатора посланнику израильской разведки Шаулю Дарому.
По данным немца, Эйхман вел скромную жизнь в Буэнос-Айресе под именем Рикардо Клемента. Его жена Вера с сыновьями покинула Германию и воссоединилась с мужем в Южной Америке в начале 1950-х – формально отправилась за границу к новому мужу. Осведомитель Бауэра – выросший в Германии и переехавший в Аргентину после спасения из Дахау слепой еврей Лотар Герман – назвал и возраст детей Клемента (он совпал с возрастом детей Эйхмана) и точный адрес человека, которого считал преступником.
Харель сразу понял, что поимка беглого нациста станет для Израиля национальным триумфом, но нужно было максимально тщательно подготовиться — что заняло целых два года. Во-первых, нужно было удостовериться, что речь идет действительно об Эйхмане. Во-вторых, придумать, как вывезти нациста из страны. Аргентина не выдавала нацистких преступников, а малейшая оплошность могла спугнуть Эйхмана.
Адольф Эйхман не был убийцей в общепринятом смысле слова. Он не топтал узников ногами, как Гермина Браунштайнер, и не расстреливал детей, как Герберт Цукурс, но именно ему, скучному чиновнику, функционеру и бюрократу, поручили избавление германского мира будущего от евреев. В первые годы войны Эйхман дорабатывал «плана Мадагаскар», по которому нежелательные элементы должны были депортировать на остров в Индийском океане. Позже руководство рейха отказалось от колонии иммигрантов. Выходило слишком масштабно и невыгодно – все силы решено было бросить на противостояние с СССР и Великобританией, а не на транспортировку евреев через полсвета.
Смена задачи не смутила Эйхмана: теперь он разрабатывал и совершенствовал логистику массового уничтожения. Как наиболее эффективно транспортировать узников со всей Европы в гетто и лагеря? Использовать их для строительства и экспериментов, а затем обрывать жалкое существование? Возможно ли с помощью условий и рациона выработать желательную продолжительность жизни евреев, чтобы по окончании «срока годности» их оставалось только добить? Эйхман искал ответы на эти вопросы с кропотливостью бухгалтера, присутствовал на массовых расстрелах, посетил Белжец, Хелмно и Освенцим. Организовывал огромную дисциплинарную машину так, чтобы ни одному еврею не удалось спрятаться в украинских подвалах или французских трущобах.
В январе 1942-го Эйхман выступил в качестве протоколиста на Ванзейской конференции, где высшие нацистские чины в очередной раз обсуждали «Окончательное решение еврейского вопроса». Сам подполковник не принимал важных решений, но подготовил тезисы для занимавшегося врагами Третьего рейха начальника Главного управления имперской безопасности Рейнхарда Гейдриха. Последний в июне того же года погиб после покушения в Чехословакии. Почти все остальные участники конференции умерли до окончания войны или были арестованы после — но не Эйхман.
Весной 1945-го он уже под вымышленным именем и в звании старшего сержанта люфтваффе попал в плен к американцам, затем еще раз поменял легенду и превратился в низшего чина СС. Союзники отправили Эйхмана в лагерь для пленных, но в начале следующего года преступник сбежал, раздобыл через знакомых фальшивые документы и воспользовался крысиной тропой через Южный Тироль. Лишь в 1950-м с помощью пронацистского епископа Худала он покинул континент и обосновался в Аргентине, а два года спустя воссоединился с семьей. Эйхман исчез – появился Рикардо Клемент, простой рабочий с завода «Мерседес». Говор выдавал в нем немца, но для большинства новых знакомых это ничего не значило.
Две попытки «Моссада» проверить наводку Бауэра закончились неудачей. Первый прибывший в Буэнос-Айрес агент наведался по указанному информатором адресу и составил пессимистичный рапорт: вряд ли один из главных идеологов холокоста живет в обшарпанном маленьком домике с запущенным участком. В то время считалось, что сбежавшие нацистские офицеры должны вести богатую и роскошную жизнь. Израильтяне рассчитывали обнаружить Эйхмана за рулем «Мерседеса», но никак не на автомобильном заводе в костюме механика.
Второй агент Хареля связался с Лотаром Германом, который изначально обнаружил предполагаемого Эйхмана. За полтора года до выхода на связь с немецким прокурором дочка Лотара Сильвия начала встречаться с парнем по имени Николас Эйхман. После очередного свидания он проводил девушку домой, зашел на чай и мимоходом бросил, что его отец собирался уничтожить всех евреев до единого, но не успел. Герман не подал виду, а вскоре услышал по радио репортаж об Адольфе Эйхмане и сопоставил факты. Старик не распространялся в Буэнос-Айресе о том, откуда он родом, так что сын предполагаемого архитектора холокоста не стеснялся в его присутствии рассуждать о расовом превосходстве.
Агент попросил Сильвию съездить с ним домой к Николасу. Им открыла супружеская пара – неприветливый мужчина лет 50 в очках неохотно признал, что он отец Ника, но объяснил, что сын работает сверхурочно. След выглядел многообещающим, но данные о владельце дома не совпали с предполагаемым беглецом, и в «Моссаде» задумались об отмене операции. На поиски уходили время и деньги; наводка была не единственная — очевидцы по всему миру говорили, что видели Эйхмана то в Европе, то в Африке. Тувья Фридман предполагал, что нацист скрывается в Кувейте, а боссы ФБР считали, что в Дамаске.
Один из героев нашего первого текста про охотников Симон Визенталь общался с женой Эйхмана еще до ее иммиграции и даже раздобыл старое фото преступника. Именно он узнал, что вернувшая девичью фамилию Вероника Либль подала прошение о признании бывшего мужа мертвым. Женщина привела показания свидетеля, который якобы видел, как Эйхмана застрелили в Праге в апреле 1945-го. Визенталь копнул чуть глубже и оказалось, что свидетель – муж сестры Либль; суд не вынес заключение о смерти. Это маленькое расследование стало значительным вкладом Визенталя в охоту на Эйхмана – если бы того признали официально погибшим, поисками вряд ли занялись бы и в Германии, и в Израиле.
Позже Визенталь критиковал «Моссад» за невнимание к его наводке. Еще до Бауэра он сообщил консулу Израиля в Вене, что следы ведут в Аргентину. Именно споры о роли в поимке Эйхмана в итоге рассорили трех охотников – Визенталя, Фридмана и Хареля. Бауэра взбесило другое: в конце 1959 года выяснилось, что израильская разведка не проверила данные арендаторов дома, где жили Николас Эйхман и его отец. Одним из съемщиков оказался пресловутый Рикардо Клемент. К тому времени семья Эйхмана уже сменила адрес, но отправленные «Моссадом» агенты установили новый: на Гарибальди-стрит в пригороде Буэнос-Айреса Сан-Фернандо.
Соседи подтвердили, что рядом недавно поселились немцы. Дом оказался зарегистрирован на имя Вероники Либль. Израильтяне сделали на месте несколько фото; ошибки быть не могло – они обнаружили Эйхмана.
Дело оставалось за малым – поймать нациста и вывезти из страны так, чтобы не оставить гору трупов и не спровоцировать международный скандал.
Харель задействовал в операции семь лучших агентов, а в качестве прикрытия выбрал празднование 150-летия независимости Аргентины. Прибытие израильской дипломатической миссии на торжественные мероприятия обеспечило «Моссад» самолетом и предлогом. В конце апреля 1960-го опытные Цви Аарони и Авраам Шалом прибыли в Буэнос-Айрес и посетили улицу Гарибальди. Маленький безлюдный проулок со слабым освещением и почти полным отсутствием свидетелей идеально подходил для операции «Финал».
Харель вспоминал планерку накануне похищения: «Я пытался показать сотрудникам уникальный нравственный и исторический смысл того, что они делают. Они были выбраны судьбой, чтобы один из величайших преступников всех времен предстал перед судом в Иерусалиме. Впервые в истории палача еврейского народа будут судить сами евреи, и мир услышит полный отчет о злодеяниях нацистов».
Похищение наметили на 11 мая. Эйхмана планировалось поймать на подходе к дому после работы. Команда разбилась по двум машинам: «пассажиры» одной делали вид, что чинят двигатель, и должны были ослепить немца, когда на него бросятся коллеги. Обязанность скрутить Эйхмана возложили на самого сильного агента Цви Мальхина, также известного как Питер Малкин. «Раньше ни одно задание меня не пугало, – признался он позднее. – Теперь перспектива провалить миссию вселяла в меня ужас». Малкин вспоминал, как натянул перчатки – но не из-за холода, а чтобы не прикасаться голыми руками ко рту, которым Эйхман приказывал казнить евреев.
Обычно автобус Эйхмана приезжал в 19:40, но в этот раз немец опоздал на 20 минут. Когда он все же появился, нервы израильтян были уже на пределе. Мужчина с чемоданчиком двинулся от остановки – агенты торопливо захлопнули капот и включили фары. Малкин выскочил из машины, приблизился к Эйхману и окликнул по-испански: «Один момент, сеньор». Когда тот остановился, агент бросился на него, но схватил не за шею, как собирался, а за руку. Противники повалились в придорожную канаву. Эйхман завопил. Израильтяне затащили его на заднее сиденье одной из машин и накрыли одеялами. Аарони предупредил на безупречном немецком: «Не будешь сидеть смирно, пристрелим». С этого момента Эйхман не издал ни звука.
Похитители отвезли его в одну из предварительно арендованных на фальшивые имена конспиративных квартир и начали допрос. Эйхмана приковали за ногу к батарее и раздели, врач проверил коронки зубов на случай, если там спрятана капсула с цианидом. Подтвердить личность по татуировке с группой крови под мышкой, какую делали всем офицерам СС, не удалось. Позже Эйхман объяснил, что прижег ее сигаретой еще во время первого ареста.
Поначалу мужчина упирался и утверждал, что его зовут Рикардо Клемент, однако назвал настоящие рост, размер обуви и одежды – данные совпали с параметрами Эйхмана. Пленник также признался, что состоял в СС, сообщил дату и место рождения. Его спросили, под каким именем он родился. «Адольф Эйхман», – отрывисто и тихо пробормотал оберштурмбаннфюрер.
С тех пор он превратился в образцового заключенного. «Он вел себя как испуганный раб, единственная задача которого – угодить новым хозяевам», – описал Эйхмана Харель. Немец был счастлив, что его не прикончили на месте, и подписал согласие на участие в израильском процессе, хотя изначально требовал суда в ФРГ или Аргентине.
До 20 мая агенты дожидались прибытия спецрейса самолета израильской авиакомпании «Эль Аль». Перед поездкой в аэропорт в назначенный день Эйхману вкололи снотворное. В машине рядом с арестантом командир опергруппы Рафи Эйтан держал под рукой наручники без ключей. Если бы патрульные остановили их за превышение скорости или что-то еще пошло не так, агент пристегнул бы себя к Эйхману и потребовал доставить их в посольство Израиля.
К счастью для «Моссада», такие экстремальные меры не понадобились: никто не задержал их на подъезде к аэропорту и не заподозрил неладное, когда израильтяне дотащили вялого Эйхмана, одетого в форму «Эль Аль» до самолета. Членам экипажа объяснили, что один из пассажиров перебрал накануне. Все прошло без малейшей заминки, но только когда драгоценный груз поднялся в воздух, участники операции «Финал» вздохнули с облегчением.
На суде Эйхман настаивал, что всего лишь следовал приказам и не испытывал к евреям личной неприязни.
В течение нескольких следующих дней Эйтан, Малкин, Аарони и другие агенты покидали Аргентину поодиночке, чтобы не вызывать подозрений. К тому времени премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион уже взорвал информационную бомбу и пообещал, что в ближайшее время Адольф Эйхман предстанет перед судом. Правительство Аргентины возмутилось, потребовало извинений и возвращения пленника, но Израиль ответил лишь легендой о евреях-добровольцах, которые получили от Эйхмана согласие предстать перед судом. Совет безопасности ООН и иностранные медиа раскритиковали антигуманные действия израильтян, но выступить против предстоящего процесса никто не посмел.
На протяжении нескольких сотен часов лучшие израильские следователи допрашивали преступника номер один, а охранники из числа тех, кто не потерял родственников в холокосте, следили, чтобы он не покончил с собой в тесной камере полицейского лагеря «Ияр» под Хайфой. Других заключенных предварительно перевезли в другие тюрьмы.
Поведение Эйхмана контрастировало с его статусом массового убийцы. «На допросах, как и впоследствии на суде, Эйхман всячески преуменьшал личную роль в истреблении евреев, уверяя, будто никогда не испытывал к ним ненависти, – рассказывал журналист Эндрю Нагорски. – Он сообщил следователю, что дружил с мальчиком-евреем в начальной школе, а когда ему поручили заниматься еврейским вопросом, тесно сотрудничал с членами пражского еврейства. Он не был антисемитом, первоначально его цель заключалась в том, чтобы евреи могли иммигрировать».
«Я во многом виноват, я знаю, господин капитан. Но к убийству евреев я не имел никакого отношения. Я никогда не убивал ни одного еврея, но я не убил и ни одного нееврея — я вообще не убил ни одного человека. И я никогда не давал приказа убить еврея или приказа убить нееврея, этого тоже не было» — из протоколов допроса Эйхмана.
11 апреля 1961-го стартовал процесс, на котором были рассмотрены 3564 страницы стенограмм с допросами Эйхмана, а десятки переживших холокост евреев дали показания. Одним из аргументов обвинителей стали воспоминания коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса. В написанной перед казнью автобиографии тот рассказал, что наедине Эйхман с одержимостью поддерживал идею уничтожения целого народа и выступал преданным сторонником нацистской идеологии. Документы тоже противоречили словам обвиняемого, который утверждал, что являлся лишь винтиком огромной структуры: он лично отслеживал и аннулировал разрешения на выезд из страны потенциальных евреев, даже если этого не требовало начальство.
Когда Эйхман заявил, что не догадывался, какая участь ждет депортируемых и зачем от него требуется организовать установку проволоки под напряжением по периметру лагерей, в зале послышались мрачные смешки. В другие моменты зрители в буквальном смысле засыпали от того, с какой монотонностью немец оправдывал участие в холокосте служебными обязанностями. «Я не мог предвидеть, к чему это приведет, – бормотал Эйхман. – Я занимался только расписанием поездов и техническими аспектами транспортировки». По его версии, упорядоченность и методичность были чуть ли не благом по отношению к евреям.
15 декабря 1961-го Эйхмана признали виновным в преступлениях против еврейского народа и человечности, 29 мая Верховный суд отклонил апелляцию, а два дня спустя Бен-Гурион отказался удовлетворить прошение о помиловании. Той же ночью немца повесили. Хотя конкретной угрозы не поступало, власти боялись, что сочувствующие Эйхману захватят заложников ради смягчения приговора. Напоследок экс-нацист сказал: «Да здравствует Германия! Да здравствует Аргентина! Да здравствует Австрия! Я должен был подчиняться законам войны и моего флага. Я готов».
За процессом над Эйхманом пристально следила немецко-американская еврейка, политический теоретик и философ Ханна Арендт. В 1963-м ее книга «Банальность зла» по мотивам суда спровоцировала бурные обсуждения и вызвала недовольство – в Израиле автора объявили чуть ли не врагом народа, а многие коллеги отреагировали резкой критикой. Идея Арендт заключалась в том, что Эйхман действительно не был монстром, каким его пытались представить. Он совершил массовые преступления, но остался при этом обычным глупым бюрократом, который с одинаковой услужливостью занимался бы отправкой людей на бойню или картошки на рынок.
«Я была поражена его ограниченностью, – писала Арендт. – Из-за нее оказалось невозможно разглядеть его глубинные мотивы или побуждения. Чудовищность поступков не вызывала сомнений, но совершивший их был не демоническим, а совершенно обычным». Концепция банальности зла подразумевала, что в основном зло совершают не люди с особым складом психики или склонностью к садизму, а скучные персонажи вроде Эйхмана, которые оказались в определенных обстоятельствах и подстроились под них.
Подруга Арендт писательница Мэри Маккарти не согласилась: «Ты говоришь, что Эйхман лишен основных человеческих качеств – способности мыслить, сознания и совести. Не значит ли это, что на самом деле он монстр?».
Дело Эйхмана выступило идеальной демонстрацией того, как функционировала машина нацизма. Убеждала евреев, что их всего лишь депортируют. Превращала массовое убийство в неприятную, но стандартную процедуру. Разбивала геноцид на множество отдельных процедур, исполнитель каждой из которых не считал себя виновным. Один подписывал бумаги, другой вел поезд, третий включал газ, четвертый избавлялся от тел — все они, как и Эйхман, просто выполняли свою работу.
Продолжение следует.