«Ну ты и царь!» — в России XVII века за такие слова могли отрезать язык

«Тишайшим» царя Алексея Михайловича называли не за кроткий нрав. Это прозвание, бытовавшее еще при его жизни, означало «праведный» в превосходной степени. По царским понятиям тех времен, царь — первый праведник, для него (и его семьи) соблюдение всех молитв, постов и обрядов обязательно в первую очередь. Отразилось это и в архитектуре царского жилья: важной частью дворцов были домовые церкви, соединенные с покоями крытыми переходами.

«Избавьте меня от этих собак!»

В Храме Казанской иконы, домовой церкви своего дворца в подмосковном Коломенском, Алексей Михайлович 25 июля 1662 года слушал обедню по случаю дня рождения своей сестры Анны, когда в задние ворота государева двора, смяв стрелецкую охрану, вломилась почти пятитысячная толпа вооруженных москвичей. Царю пришлось выйти на переговоры лично. Перед этим он отослал на женскую половину дворца бояр и ближайших советников, которых хотела растерзать толпа.

Среди прятавшихся в царицыных покоях был Федор Ртищев, окольничий (по рангу — министр) и автор денежной реформы 1656 года — введения чеканки медных денег. Казна получила средства на ведение войны, а народ обнищал. Теперь Ртищева хотели убить своими руками, как это было во время Соляного бунта 1648 года с дьяком Леонтием Плещеевым, которого на Торгу (Красной площади) «убили всем народом каменьем и палками до смерти», не дав даже довести его до приготовленной плахи.

Тогда, в 48-м, народу не хватило. Теперь они требовали «дядьку» государя, боярина Бориса Морозова, и 18-летний Алексей выходил на крыльцо и умолял народ простить боярина, и даже плакал. В этот раз царю вручили челобитную; во время разговора кто-то держал его за пуговицу на одежде, а потом кто-то из посадских «бил с ним по рукам» — с царем, к которому боялись прикоснуться первые бояре. Пока шли переговоры, на государев двор в Коломенском прибыло два полка верных государю стрельцов.

В 1648 ужас царя был в том, что стрельцы выступили на стороне восставших — их тогда тоже задел налог на соль. Царь намотал полученный опыт на ус и все эти годы прикармливал гвардию. Теперь, услышав о приходе войск, он сразу сбросил личину доброго царя-батюшки и приказал «сечь и рубить без милости». Некоторые источники передают фразу царя: «Избавьте меня от этих собак!»

Тишайший отличался бешеным нравом и в минуты гнева не сдерживал себя. В Коломенском тогда зарубили и утопили в реке от семисот до тысячи человек, повесили до 150 человек, несколько тысяч заклеймили буквой «б» на левой щеке и сослали в Сибирь.

Алексея Михайловича есть соблазн представлять эдаким лубочным царем, добрым бородатым мужиком в шапке Мономаха. Но человек выбивается из этого образа. Старательный и талантливый, не любивший праздности, он сделал многое для европеизации страны. Но обратной стороной его набожности была поразительная суеверность и мстительность. Алексей Михайлович был создателем первого учреждения, которое занималось государственной безопасностью: Приказа тайных дел.

Сыск, колдовство и шишка от пьянства

Штат Приказа тайных дел составлял не более 10 человек. Его возглавлял гражданский чиновник — дьяк, подконтрольный только государю. Под дьяком служили подьячие, которые могли осуществлять функции надзора: «Посылаются того приказу подьячие с послами в государства и на посольские съезды и в войну с воеводами… И те подьячие над послы и над воеводы подсматривают и царю приехав сказывают», — писал Г. Котошихин. Но Приказ был не только тайной полицией.

Туда передавались дела из других приказов, особо важные для царя. Здесь велось дело патриарха Никона; здесь же был надзор за «гранатными» (оружейными) заводами. Приказ ведал любимыми охотничьими птицами царя — соколами и кречетами, и управлял соколиными дворами на Соколиной горе в Москве.

Но, конечно, главной функцией был внутренний политический сыск. В дела приказа запрещено было посвящать бояр и думных дворян — во многом он надзирал именно за ними. Но к сыскным делам относились и дела об оскорблении государева имени, колдовстве, ведовстве, угрозе государевой жизни… В этих делах проявляется вся подозрительность и паранойя Алексея Михайловича.

Черновая переписная книга документов Приказа тайных дел — главный источник по этому учреждению — показывает, что Алексей Михайлович часто заказывал себе для чтения документы эпохи Ивана Грозного. Царь, возможно, моделировал Приказ по образцу приказов Опричного двора, то есть учреждений, ведавших делами «опричных» земель. Но сходство государей и в другом — жестокости.

Чюдинка Сумароков, дворовый человек боярина Морозова, стрелял из рогатки по галкам. Происходило это в стенах Кремля, недалеко от государевых хором, «и от той его стрельбы пулька прошла в царские хоромы». Чюдинка лишился левой руки и правой ноги.

Комнатная бабка Марфа Тимофеевна украла гриб с царского подноса и взяла щепотку соли, чтобы его посолить. Когда ее спросили, что в щепоти, она убежала в соседнюю комнату и высыпала соль на пол. Следствие, пытка, Марфу подняли на дыбу, жгли огнем и выпытывали, не ворожея ли она.

Еще при отце Алексея, Михаиле Федоровиче, велись «знахарские» дела. В 1638 работницы царицыной бельевой мастерской донесли на мастерицу Дарью Ламанову, что она украла ткань для государевых сорочек. В ходе следствия выяснилось, что Дарья зналась со знахаркой бабкой Настасьицей и — ужас — сыпала пепел на царицын след.

По делу привлекли в итоге пять знахарок; пока его вели, в царской семье умер малолетний сын, а за ним скончался только что родившийся. Паника нарастала, пока одни знахарки не умерли под пытками, а других не сослали; от Дарьи допытались, что пепел она сыпала, чтобы царица была к ней добра.

В такой атмосфере рос маленький Алексей, который до 5 лет по обычаю воспитывался на женской половине. Поэтому при всей набожности царь верил в колдовство, наговоры против здоровья, порчу и так далее. Известно, например, что царь часто посещал церковь св. Антипия на Колымажном дворе (сохранилась) и однажды даже положил к образу чудотворца «два зубка серебряных» — св. Антипию молились в случае зубной боли.

Докторам царь, как и большинство русских, не доверял. В его распоряжении были дорогостоящие иностранные медики, но царь даже не позволял им себя осматривать. Врачам оставалось лишь ставить диагнозы со слов придворных да рассматривать и нюхать мочу царя и членов его семьи. В последние годы, отчаявшись излечиться от повышенного давления, царь возил за собой по резиденциям целый сундук с травными снадобьями, надеясь самостоятельно найти лекарство от своих недугов.

Но вот однажды царю донесли, что коновал Лев Сергеев давал дворовому боярина Юрия Милославского, Михаилу Серебренину, «питье сосать, хмелевую шишку, завязав в плат, чтоб ему запретить от питья» (то есть чтобы отучить от пьянства). Сергеева пытали: «что тот плат с хмелем давал пить не для ль порчи?» Пытку коновал Сергеев выдержал, постоянно повторяя, что та шишка была только от пьянства, но все равно был сослан в Астрахань.

«У меня нога лучше, чем у государя царя и великого князя всея Руси!»

«Государево слово и дело!». Именно эти слова нужно было сказать, если ты знал что-то о замыслах против жизни или чести государя. Согласно законам Соборного уложения 1649 года, недоносительство по таким делам также тяжко каралось. Такой порядок поощрил массовое стукачество. А за оскорбление государя полагалась не только ссылка, но и отрезание языка.

«…Указал великий государь и бояре приговорили мурашкинскому бобылю Илюшке Поршневу за то, что он говорил про него, великого государя, непристойные слова — вырезать язык и сослать з женой и тремя детьми в Сибирь и велено ту казнь учинить при многих людях».

Какими могли быть такие «непристойные слова»? Их приводит в своей книге «Тайны выцветших строк» историк Р. Т. Пересветов:

«Государь де молодой глуп, а глядит де все изо рта у бояр, у Бориса Ивановича Морозова да у Ильи Даниловича Милославского. Они де всем владеют, и сам де государь, то все ведает и знает, да молчит, черт де у него ум отнял», — говорил мужик Савва Корепин.

«Худ государь, что не заставляет стрельцов с нами землю копать» —пожаловалася крестьянин Данило Марков, рывший траншею под надзором стрельцов. Стрельцы на него и донесли.

«Как я не вижу сына своего перед собою, так бы де государь не видел света сего» — сказанула себе на погибель казачья женка Арина Лобода о своем сыне, не выкупленном государством из турецкого плена.

«У меня нога лучше, чем у государя царя и великого князя всея Руси Алексея Михайловича» — похвалялся недалекий боярский сын Афанасий Шепелев. Судя по тому, что записи об этих словах сохранились в описях Приказа тайных дел, наказания перечисленным гражданам избежать не удалось. Некоторые скрывались еще до начала следствия.

«Ты, Евстрат, лучше царя стал!» — похвалил своего соседа Евстрата Туленинова боярский сын Дмитрий Шмараев за то, что тот одолжил ему овса на семена. Испугавшись такой похвалы, Евстрат поспешил донести об этом воеводе, после чего Шмараеву оставалось только «сбежать безвестно». Это сейчас можно запросто сказать другу — «чувак, ну ты царишь!». При Алексее за такое полагались страшные наказания.

«Был бы здоров государь царь и великий князь Алексей Михайлович, да я, Евтюшка, другой», — сказал тост на свадьбе соседа Евтифей Бохолдин и попал в тюрьму — как он посмел упоминать себя в одном предложении с именем государя?

Да что там, достаточно было не снять шапку при упоминании имени государя во время службы в церкви — и на тебя уже доносят. Дело завели на крестьянина Григория Шелтякова за то, что он «спал, прислонившись к стене, когда пришедший в гости к дворнику Ореху Седельнику успенский поп Иван возгласил многолетие царю. Сколько ни толкали Григория в бок и в спину, он не шевельнулся потому, что, как потом оказалось, «был пьян беспамятно».

У современников Алексея Михайловича было предостаточно поводов считать свою эпоху несчастливой. Церковный раскол. Полное солнечное затмение 1654 года, которое на Руси в обстановке разгорающейся эпидемии чумы было воспринято как страшное небесное знамение.

Но главным событием для большинства русских было объявление бессрочного сыска беглых крестьян согласно тому же Соборному уложению 1649 года. Это означало окончательное закрепление крестьян на землях их помещиков, и многие крестьяне были с таким порядком совершенно несогласны. Более того, теперь ответственность была не только на крестьянах, но и на помещиках, которые укрывали чужих крестьян. Царствование Алексея завершилось кровавой крестьянской войной.

Стеньки Разина челны   

Начиная с 1649 года крестьяне бежали на Дон, туда, где царила казачья вольница. «С Дону выдачи нет» — пока еще действовало это правило, и правительство действительно не искало беглых крестьян в казачьем войске. Казаки еще нужны были для противодействия нападавшим с Юга туркам и кочевникам. Свободное казачество презирало труд и не сеяло хлеба, поэтому зависело от поставок зерна из центральных губерний. Так и жили — правительству было нужно казачье войско, а казакам — зерно.

В 50-е и 60-е Дон был переполнен крестьянами, которые в своих деревнях были самыми неустроенными и отчаянными — и решились на побег. Они составляли самую беспокойную и ненадежную часть войска и уже начали нападать на южные помещичьи земли. В 1665 году катализатором беспорядков послужила казнь. Боярин, князь Ю. А. Долгорукий казнил Ивана Разина, старшего брата Степана, за то, что Иван самовольно отпустил домой один из казачьих отрядов, находившихся под командой Долгорукого.

Степан под предлогом похода «за зипунами» (за любой добычей и продовольствием) взял Астрахань, казнил гарнизон, потом совершил грабительский набег на турецкие территории и в 1669 году вернулся обратно на Дон. К нему был послан с царской «милостивой грамотой» воевода князь Львов — власть надеялась еще усмирить дичающее казацкое войско.

Разин грамоту принял, сдал атаманский чубук и знамена и продолжил разбойничать на русских берегах Дона. Вскоре он уже говорил, что идет в Москву, «с бояры повидатца». Войско в несколько тысяч требовало добычи и цели, и Разин сам уже был заложником положения. К его «вольнице» стекались беглые крестьяне и разбойники. Измученное налогами, крепостным правом, польской войной население было гораздо пограбить и отомстить за тяготы.

Город Царицын сдался почти без боя. Во время взятия казаками Астрахани, пишет И. Андреев, одни защитники города «под строгим присмотром начальных людей сражались, другие протягивали разинцам руки и помогали вскарабкаться на стены». Наместника Астрахани, князя Прозоровского, столкнули с крыши. Важным актом было сожжение бумаг из воеводской избы, записей о службе и долгах.

Войско насчитывало уже больше десяти тысяч и пошло выше по Волге. Сдались Саратов и Самара; на стругах разинского войска появились «патриарх Никон» и «царевич Алексей». Самозванцы — признак настоящей крестьянской войны. К Симбирску подошло уже не казачье войско, а буйная толпа восставших посадских и крестьян, которая и была разбита регулярным войском. Восстание после этого раскинулось по всему Поволжью и по центральным районам.

Некоторые города даже после казни Разина (июнь 1671) противостояли царским войскам: так, Астрахань сдалась только в ноябре 1671. Что касается количества жертв восстания, то оно не поддается подсчету. Однако известны порядки численности казненных: англичанин, наблюдавший казни в Арзамасе, писал, что там было казнено не менее 11 тысяч человек.

Социальные результаты царствования Алексея Михайловича были чудовищны. Русскую церковь поразил раскол; одним из его последствий стало восьмилетнее Соловецкое восстание, при подавлении которого были казнены множество монахов, что произвело на русских верующих страшное впечатление. Польская война и крестьянская война Степана Разина унесли десятки тысяч жизней взрослого трудоспособного населения.

Алексей Михайлович умер странно, но очень характерно для его персоны. В январе 1676 он простудился, у него начался жар. Докторов он к себе не пускал, а лечился сам. По разумению царя, от высокой температуры его должен был избавить ледяной квас. Царь требовал подавать его такой температуры, чтобы на поверхности плавали льдинки, позвякивавшие об окованные серебром края сосуда. А на живот царь приказывал класть толченый лед. Смерть наступила всего-навсего через неделю.