Нам продолжают приходить рассказы для конкурса, и большинство из них оказались достойны публикации. Выбрать сложно, но это круто. Без всякого лукавства, нам льстит, что нас читает столько талантливых и дерзких умов. На этот раз мы выбрали рассказ, который находится на стыке киберпанка, антиутопии и даже сплаттерпанка. Читать его неуютно и дико, но оторваться невозможно. Василий Легейдо рисует пугающий мир корпоративной дистопии, в котором простая смерть от голода в трущобах — едва ли не самая светлая из возможных концовок. Последуйте нашему совету: заварите чай, укутайтесь в теплое и засядьте за этот рассказ, поглядывая на серые осенние виды за окном.
«Принимаются конечности
(глаза и уши — по двойному тарифу)»
О том, что Совет директоров делает с их ногами, руками и другими частями тела, Пи впервые задумался лет в 10, когда увидел в плетущемся по воздушной магистрали древнем дирижабле очередного “обрубка”. Производивший жалкое впечатление мужчина с легким шуршанием продвигался по проходу между креслами с протертой обивкой. Коляской он управлял с помощью двух пальцев и реагировавшего на глаз сенсора.
Когда “обрубок” отвел взгляд от сенсора, притормозил и безразлично пробежался единственным окуляром по остальным пассажирам, Пи он скорее напомнил не человека, а животное в зоопарке или одного из примитивных андроидов-контролеров. До этого момента ампутация казалась ему рекламным ходом или судьбой опустившихся подонков, не достойных лучшей участи. Тем, что творилось вокруг, но не имело к нему отношения и не вызывало ни малейшего интереса.
Он встретился взглядом с одноглазым колясочником и уже собирался снова уставиться в мутное окно, как вдруг сознание пронзила простая, но ясная мысль: “Что, мать твою, случилось с твоими ногами? А с правой рукой? С глазом? Черт, мужик, у тебя, кажется, даже уха одного не хватает”. И правда — вместо уха на левом виске у мужчины виднелся большой, но аккуратный шрам.
Первая разумная мысль в его жизни — и лучше бы она никогда не появлялась.
Мать в ответ на расспросы устроила истерику. Совет директоров дал им порядок, о котором раньше они могли только мечтать, и наградил всеми благами цивилизации от лекарств мгновенного действия до информационных чипов, транслирующих информацию прямо в голову. Конечно, доступность “товаров”, как называли продукцию Корпорации, зависела от суммы на счету покупателя. Большинство не могло позволить себе за пять минут улучшить зрение или приобрести ассистента последнего поколения. И что с того? Все равно это жизнь — и жизнь намного более комфортная, чем все, происходившее последние несколько поколений.
А что же он, “неблагодарный мальчишка”? На этих словах мать сорвалась на такой визг, что активировала ментальное успокоительное и запустила поток убаюкивающих мыслей прямо в миндалевидное тело. Она успела пробормотать нечто невразумительное про то, “что бы сказал твой отец”, а потом сползла в кресло с блаженной улыбкой.
Отец Пи ничего на это не сказал бы, потому что уже 15 лет находился с важным поручением от Третьего директора где-то на окраинах Корпорации. И это была одна из причин, почему он никак не мог заставить себя не думать о высшем предназначении программы “Конечности на нужды Корпорации”.
Следующие 25 лет к нему периодически возвращался образ обрубка. После смерти матери и отца, которого он даже тогда увидел лишь в качестве голограммы на дистанционной церемонии чествования. После вынужденного переезда из верхних уровней в трущобы. После того как программа “оптимизации социального обеспечения” еще сильнее сократила число тех, кто имел доступ к “товарам”, и увеличила число тех, кто терся в очереди за инъекцией питательной сыворотки.
Он привык часами сидеть в отсыревшей халупе и смотреть, как миллиметр за миллиметром отклеивается угол обоев под низким потолком. Привык игнорировать тягучие позывы в желудке, а в качестве единственного источника света использовать отблески от рекламных щитов, долетавшие до его жилого гроба из ослепительного города на городом. Привык к облавам старшего комиссара Дота. Его ищейки перетряхивали имущество избранных “счастливчиков” и задавали неприятные вопросы тем, у кого находили ценные товары.
Единственное, с чем он не смирился и к чему не привык, так это к виду одноногих и одноруких, одноглазых и беспалых. Увечных стало так много, что их даже перестали называть обрубками: трудно смеяться над чужим горем, когда почти у каждого в подобной ситуации оказывались друзья или родственники. Те, кто мог себе позволить, компенсировали потери протезами подороже или дешевым эргономичным сплавом. А некоторые так и оставались подобием человека.
Зажиточных можно было определить по легкому свечению в искусственном оке. Подключалось оно прямо к глазному нерву и открывало массу полезных опций: от системы распознавания лиц рентгеновского зрения, позволявшего видеть сквозь любые преграды. Ходили слухи, что старший комиссар Дот специально избавился от одного “человеческого” глаза ради полезной игрушки. Конечно, позволить себе подобное могли только избранные.
Как и почти все в Корпорации.
Сколько было тех, кто с виду казался нормальным, а на самом деле обходился одной почкой или учился жить без селезенки, тайком глотая обезболивающие? Наверное, многие из них не слишком беспокоились по поводу потери и даже радовались: телесные изменения помогали расплатиться с долгами или получить повышение.
Однако Пи все равно не мог заставить себя забыть того обрубка и всех остальных, увиденных за эти годы. Не после того, что случилось с Мирабелем.
Никто не знал настоящего имени Мирабеля — настоящие имена вообще давно вымерли. Остались только регистрационные номера и прозвища, которыми люди представлялись, если не хотели, чтобы их называли pYf75T9 или jEg90Q7. Одно из таких прозвищ было Пи, другое — Мирабель. Они познакомились, когда Пи принес на переработку металлолом, найденный на одном из многочисленных пустырей Подземелья. Платили за него жутко мало, но в холодные месяцы именно эта мелочь отделяла Пи от постепенного отказа органов и одинокой смерти.
Уже тогда, в очереди за парой центов, которые бродягам записывали на встроенную в мизинец виртуальную карточку, Пи обратил внимание на то, как сильно Мирабель отличался от остальных. Такой же сутулый, щетинистый и грязный, но удивительно реальный и осязаемый. По сравнению с ним все они казались движущимися по инерции заводными игрушками.
Болтун в стране немых, всегда готовый рассказывать и спорить. Сохранивший способность мечтать в месте, где амбиции большинства сводились к переселению на пару уровней повыше. Таким был Мирабель.
Пи нравилось проводить время с Мирабелем, хотя в основном он неловко стоял, засунув руки в дырявые карманы плаща, кивал и придурковато улыбался. И все-таки это было для него самым заметным проявлением эмоций почти за всю сознательную жизнь. Мирабель с его байками о мире до Совета директоров и по-детски безумными предложениями (“А что если пририсовать этому портрету его светлости пару симпатичных усов?”) как будто выдергивал Пи из реальности и возвращал в те времена, которые не застал ни один из них.
Он не был лидером тайного сопротивления — одна мысль о возможности такого движения под вездесущим оком старшего комиссара Дота вызывала горькую ухмылку. Однако в пылу беседы, когда они вдвоем и еще пара таких же неудачников передавали колбу с дешевым алкоголем, Мирабель позволял себе то, на что другим не хватало ни смелости, ни жизнелюбия. Смеялся над брюхом Третьего директора. Вытягивал вперед дрожащие руки, пародируя Первого директора, который давно напоминал не человека, а симбиоз киборга и мумии.
Вероятно, длинный язык и сделал Мирабеля подходящим “испытателем” для недавно одобренной программы штрафных ампутаций. Кража запчастей для андроидов (хотя Пи знал, что Мирабель никогда не промышлял воровством), сдобренная “неопровержимыми доказательствами заговора”, показалась магистрату достаточным основанием.
Пи ничего не знал о задержании и приговоре Мирабеля. Случившееся раскрылось через трое суток после их очередной встречи. Оказалось, перед приведением приговора в исполнение обвиняемый попросил сообщить о его судьбе и передать вещи именно Пи. За ним прибыл автомобиль без опознавательных знаков в сопровождении двух ботов охранного типа. С виду ничем не отличался от тачек в трущобах, но в развивал скорость небольшого самолета начала XXI века.
Такими маршрутами Пи не путешествовал уже очень давно. Декорации вокруг менялись стремительно, будто он стал героем чужого спектакля. Вот он сканирует сетчатку глаза на входе в Центр исполнения судебных предписаний, вот мчится на один из подвальных этажей в бесшумном лифте с мягким синеватым освещением. Вот стоит перед Мирабелем, который за всю жизнь Пи ближе всех подобрался к тому, кого тот мог бы назвать своим другом. Вернее, перед тем, что от него осталось.
Сердце Мирабеля, которое он видел через открытую грудную клетку, билось так медленно, будто могло остановиться после каждого удара. Некоторые внутренние органы лежали в прозрачных контейнерах на полке, зафиксированной над “пациентом” вместо подноса с едой и лекарствами. Мирабелю не были нужны ни еда, ни лекарства: они поступали через многочисленные провода и чипы, подсоединенные к голове и туловищу.
Несколько проводов тянулись от сердца, бурого и скукожившегося. Если бы сердца походили на людей, которым принадлежали, Пи ни за что бы не догадался, что такое сердце могло принадлежать Мирабелю.
Он отвернулся, подавив рвотный рефлекс, но затем все-таки устремился к контейнеру услужливо подставленному андроидом в белоснежном халате и исторг желтоватую слизь со сгустками составлявшей весь его рацион питательной смеси. Одновременно с тем как подобие еды покидало его тело, Пи осознал, что Мирабеля превратили в обрубок.
Полено из торса, шеи и головы. Такое же, как обрубок, вид которого в дирижабле до сих пор оставался самым ярким впечатлением в его никчемной жизни. Разобранный по частям и оставленный жить лишь для того, чтобы никто не смог упрекнуть Корпорацию в убийстве подданных.
Никто так и не объяснил, соображает ли Мирабель, или с его мозгом тоже что-то сделали. Вероятно, Пи смог бы оценить его состояние по взгляду, но это оказалось невозможно: глаз у Мирабеля больше не было. Вместо них на него уставились два овала неопределенного цвета из эргономичного сплава. Такие протезы якобы выполняли самые примитивные функции и гарантировали обладателям “достойное существование”.
Докапываться Пи не захотелось. По бесстрастному и одновременно презрительному взгляду единственного человека в комнате, полной андроидов, он догадался, что последующие расспросы сделали бы его самого кандидатом на превращение в обрубок.
Когда боты вывели его на улицу, чтобы посадить в автомобиль и отправить обратно, в его пропахшее отбросами вековой давности жилище, Пи увидел на здании напротив огромную, переливающуюся пикселями всех возможных оттенков рекламу со знакомым слоганом: “Принимаются конечности (глаза и уши — по двойному тарифу)”.
У Пи непроизвольно сжались кулаки — он сам удивился несвойственной эмоциональности, но успел прийти в себя и расслабиться, прежде чем боты зафиксировали изменения сердечного ритма и мышечной активности. Он не верил, что у ботов есть функция телепатии, но все равно хотел избежать проверки. Не из-за зудевшего на подкорке инстинкта самосохранения и не из-за страха повторить судьбу Мирабеля.
Теперь у него появилась цель. Узнать, что случилось с Мирабелем и для чего Совет директоров методично превращает население Корпорации в многомиллионную армию калек, обрубков, ампутантов.
За следующие пару месяцев в жизни Пи произошло больше событий, чем за предыдущие 35 лет. Он заново открыл в себе способности, которые считал отмершими. Общаться с людьми, сопоставлять факты. Его подгоняла не только жажда справедливости, но и желание удовлетворить интерес, впервые пробудившийся давным-давно в дирижабле и не угасавший, несмотря на охватившую все его существование апатию.
Апатия отступила. В его жизни впервые происходило нечто большее, чем черно-белая последовательность событий, через которые предстояло пройти, прежде чем умереть.
Пи посвятил себя тайным встречам и сбору материалов. Выработал маршрут вдали от камер, старался не попадаться ботам. Находки хранил на запоминающем устройстве в арендованной на последние деньги ячейке хранений на случай, если к нему ворвутся ищейки старшего комиссара Дота.
Всю жизнь Пи считал, что история Корпорации покрыта завесой тайны. Не то чтобы Совет директоров использовал гипноз или манипулировал реальностью, однако никому из обычных жителей никогда не удавалось составить из обрывочных воспоминаний и сохранившихся свидетельств цельную картину. Раскрыть правду и установить подробности оказалось проще, чем он думал: контроль над населением за долгие десятилетия достиг таких масштабов, что служба безопасности даже не пыталась скрыть неприглядные факты.
Реформы, реклама, товары и наказания — все это поддерживало народ в состоянии безобидных овощей. Тех, кто отказывался пребывать в вегетативном состоянии, вычисляли и обезвреживали, как Мирабеля. Пи осознавал, что с ним может произойти то же самое и все-таки не мог остановиться. В его голове одна лампочка вспыхивала за другой. Оставалось лишь протягивать нити между ними.
Превращение их страны в Корпорацию — следствие тотальной коррупции и огромной пропасти, образовавшейся между малочисленной элитой и остальным населением. Обещания порядка и стабильности убеждали людей вроде его матери беспрекословно поддерживать Совет директоров. В действительности все, что делали эти жестокие торговцы забвением, лишь усугубляло разрыв.
Власть изобрела особый язык. Эргономичными сплавами назывались материалы неизвестного происхождения и сомнительного качества. Они служили сырьем для всего — от одежды для бедняков вроде него до, как подозревал Пи, смеси, которой они питались. Бесконечная оптимизация подразумевала все новые способы заставить людей самих производить средства, которые поддерживали их бессмысленное существование и помогали элите сохранять привычный уровень роскоши.
Совет директоров и правда добился выдающейся эргономичности. Вся система делала ровно то, что требовалось для ее функционирования. Не меньше, но и не больше.
По научному развитию Корпорация намного опередила соседние государства. Возможно, и весь мир — судить наверняка было трудно из-за политики изоляционизма, которая стала нормой после череды глобальных катастроф задолго до рождения Пи. Однако 99 процентов технократических благ служили для улучшения жизни одного процента. Оставшийся процент распределялся между 99 процентами населения.
У них — система искусственного интеллекта вместо глаз, у нас — мякиш “с базовыми функциями”, зло размышлял Пи, сидя в очередном безымянном подпольном зале с доисторическими, но работающими компьютерами.
Единственной неизвестной в этом уравнении оставалась программа “Конечности на нужды Корпорации”. Пи знал, что “пожертвование” органов — это способ расплатиться с долгами, ответить за правонарушения или разбогатеть достаточно, чтобы купить необходимое лекарство. Загадка заключалась в том, зачем тонны рук, ног, почек, глаз и ушей требовались государству.
По одной из версий, Корпорация — вопреки официальной версии — все еще продолжала одну из многочисленных войн, эпоха которых предшествовала появлению Пи на свет. Конечности якобы использовали для создания чудовищ Франкенштейна — существ наполовину из металла, наполовину из частей тел, лишенных сознания и боли. Когда информатор рассказал Пи об этой теории, тот живо представил армию высокотехнологичных и одновременно нелепых зомби: у кого-то две левых ноги, кому-то по ошибке пришили легкое снаружи.
Использование таких “бойцов” обходилось бы дешевле, чем производство военных андроидов, и обеспечивало научные компании бессрочными выгодными контрактами. Вдобавок такая политика позволяла не тревожить население новостями о ходе конфликта или призывом. Наградой за “фунт плоти” выступала возможность жить в счастливом неведении.
Пи мог поверить в попытки Совета директоров замолчать войну, но масштабы программы все равно ставили его в тупик. Государство начало расчленять, оперировать и ампутировать еще до его появления на свет, а темпы и объемы с тех пор только возросли. Что за война могла длиться настолько долго и ожесточенно, чтобы для нее требовалось столько “материалов”?
Возможности разобраться пришлось ждать несколько месяцев. Пи уже решил, что наткнулся на непроходимую стену, и чуть не отчаялся, когда однажды в ответ на его осторожные расспросы один из скользких спекулянтов согласился провести его на завод, куда свозили ампутированные части тел. Там же, по его словам, располагалась лаборатория, но рассказать, чем занимались ученые, спекулянт не мог или не захотел.
Пи понимал, что рискует угодить в ловушку. Возможно, слухи о его расследовании давно дошли до людей Дота и те решили организовать возмутителю спокойствия теплый прием? И все же одной мысли от возвращения к бесцельному выживанию стало настолько тошно, что он слегка кивнул спекулянту и молча выставил вверх мизинец, чтобы тот с помощью сканера перевел необходимую сумму на свой счет.
В конце концов, если его схватят, больше не придется прятаться по темным подвалам. Не худший исход борьбы одного человека против государственной машины.
Пи не строил иллюзий о том, что отомстит за Мирабеля или раскроет остальным правду. Однако за последний год он кое-что понял: именно стремление докопаться до правды без выгоды или даже с вредом для себя напомнило ему, каково это — быть человеком. Подумав об этом, он широко улыбнулся, едва ли не впервые с последнего разговора с Мирабелем. Бесшумно ступавший рядом спекулянт покосился на Пи и слегка покачал головой.
Они вышли заранее и все равно шли почти сутки. Пользоваться транспортом было слишком опасно. Днем пришлось пережидать патрули в одном из заброшенных домов по пути. В сумерках двое мужчин добрались до места. Спекулянт ткнул пальцем в напоминавшее купол строение, огороженное сетчатым забором под напряжением, и исчез, прежде чем Пи успел его поблагодарить.
Завод совсем не походил на огромные кубические здания, где располагались городские учреждения по науке и технологиям. Было в нем что-то наивно-старомодное, будто архитекторы вдохновлялись тем, как будущее представляли их предки в XX веке. И тем не менее, если верить спекулянту, именно эти стены хранили тайны, которые Пи стремился разоблачить. С помощью похожего на лазерную указку прибора он отключил электричество и перемахнул через забор.
Ободранный плащ зацепился за металлический штырь и порвался еще сильнее, но Пи даже не обратил внимания. Исподлобья поглядывая наверх, он подобрался к массивной двери без опознавательных знаков. По пути не заметил ни камер, ни охраны. Подозрение, что проводник обманул его, усилилось, когда отмычка подошла к двери, и та с легким скрипом распахнулась.
Все это было слишком просто — разве так Корпорация скрывал бы страшные секреты?
И все-таки отступать Пи не собирался. Он двинулся вдоль стены — сначала наощупь, а потом, когда убедился в отсутствии посторонних звуков, с помощью фонарика. Света от него хватало лишь на пару метров, а остальное пространство оставалось в потемках. Пи пытался понять, что его окружает, но далеко не продвинулся. Разве что гулкое эхо от шагов позволяло предположить, что весь купол представляет собой большое помещение с высоченным потолком. Тогда тем более непонятно, как в таком месте могли располагаться и лаборатория, и завод по переработке человеческого материала.
Пи не успел подумать об этом, как услышал легкое жужжание. Сначала подумал, что звук исходит от порывов ветра или скачков напряжения снаружи, но жужжание с каждой секундой становилось все громче. Скоро стало очевидно, что его источник — в центре укутанного непроглядной чернотой зала, по которому бродил Пи.
Прежде чем Пи определился, как быть дальше, что-то щелкнуло и зал взорвался ослепительным, как в морге, белым свечением. От неожиданности Пи выругался. К тому моменту как он проморгался, жужжание превратилось в грохот. Оно отскакивало от стен, вибрировало, возвращалось обратно, заполоняло собой все вокруг и проникало прямо в голову. Пи приоткрыл глаза и в ту же секунду распознал источник жужжания.
Такой же звук он слышал в Центре исполнения судебных предписаний, только тогда он был в десятки, сотни раз тише. Он исходил от системы жизнеобеспечения: небольшого, похожего на чемодан, аппарата в углу палаты, где лежал Мирабель. Вот только система жизнеобеспечения, которую Пи слышал и видел сейчас, совсем не напоминала чемоданчик — скорее гигантский гроб.
Взгляд Пи скользнул дальше — на пучок отходивших от аппарата проводов и к гигантскому кратеру в центре зала. Тогда он увидел, к чему подсединялась система. Над кратером поднималась прозрачная сфера из неизвестного ему материала. За ней, как последний представитель вымирающего вида в террариуме, копошилась масса, от одного вида которой из груди Пи вырвался вопль.
Он не знал, в какие слова облечь чувство, которое испытывал, и не представлял, возможны ли вообще какие-то слова после того, что он увидел внутри прозрачной сферы. Когда первоначальный шок отступил, одно подходящее слово все же возникло: сплав.
Его взгляду открылся сплав из сотен (или тысяч?) ног и рук, кишков и легких, ушей, пальцев, сердец, желудков и даже мозгов, переплетенных и спрессованных между собой. Пи отшатнулся, упал, слегка застонал и снова уставился на пульсирующую массу, которая походила то на банку с гигантскими червями, то на чудовищную пластилиновую фантазию бездушного ребенка.
Несмотря на кажущийся хаос, организм обладал дыхательной и кровеносной системой. Когда Пи смотрел в глаза за прозрачную витриной, те смотрели в ответ.
Конспирологи были правы, когда рассуждали о скрепленных частях тел, но кое в чем все-таки ошибались. Ученые не создавали зомби-солдат. Вместо этого они работали над единой живой массой, которая одновременно сохраняла все человеческие функции и казалась абсолютно чуждой всему человеческому.
Сфера поднималась на несколько метров над поверхностью кратера и уходила вниз на неизвестное расстояние. Десятки или сотни метров? Или километры? От одной мысли об этом Пи испытал судорогу. Несмотря на рвотный порыв, во рту оставалось сухо: казалось, вся влага покинула его тело в ту же секунду, когда он впервые увидел “чудовище Франкенштейна”.
Пи кричал, но криков уже не слышал: их заглушали бешеный стук в висках и монотонное жужжание. Его еще не оформившиеся подозрения подтвердились при взгляде на электронное табло на стене над сферой. На нем красными буквами на черном фоне высвечивались два слова.
Эргономичный Сплав. Субстанция неизвестного происхождения, которая путем облучений, теплового воздействия и химических реакций принимала любое состояние и использовалась в качестве сырья для большинства продуктов Корпорации: от молодящих растворов до пищевых добавок. Конечно, Совет директоров жил и питался по-другому. Но остальным вполне хватало Эргономичного Сплава.
Пи, стоя на карачках и задыхаясь, задумался, сохранилось ли у Сплава сознание хотя бы в зачаточной форме. Если да, то это сознание многих поколений, миллионов людей, представлявших, что на самом деле происходит на закрытых предприятиях Корпорации.
Задуматься о чем-то еще Пи не успел. Его увлек взгляд бесчисленных глаз, не моргавших из-за отсутствия век и рефлексов.
А потом раздался голос настолько гулкий и вездесущий, что за ним даже жужжание превратилось в едва слышный стрекот. Голос звучал из ниоткуда и одновременно отовсюду. Его издавали связки, лишенные ртов. Тела и сознания, обладатели которых распались на множество частей и переплелись между собой.
За голосом следовала неизбывная грусть. Он не кричал, не обвинял и не требовал, а пел печальную песню о временах, когда его обладателей еще можно было считать людьми. О временах до директоров. До программ оптимизации, ампутации и технологического суверенитета. О временах, когда их мир еще не был гигантской фабрикой по переработке того, что осталось от человека.
Василий Легейдо
