«Я, Вэк, Клок, и Бык сидим на скамейке под навесом остановки. Много раз перекрашенная фанерная стенка в нескольких местах проломана — это пацаны показывали каратэ, — и на ней нацарапано «Рабочий — сила» и «Быра урод».
Мы курим и плюем под ноги. Под скамейкой уже целая лужа слюней».
80-е, место действия — Белорусская ССР, город Могилев, Рабочий поселок — красноречивое название одного из районов. С этой скамейки почти 18 лет назад началась небольшая, но очень натуралистичная гоп-вселенная Владимира Козлова. В сентябре 2020 года вышло переиздание его «могилевской трилогии»: «Гопники», «Школа» и «СССР: дневник пацана с окраины». Сейчас все три текста смело можно назвать классикой русской литературы — хотя первое произведение Козлова, «Гопники» литературная критика в свое время приняла прохладно. Понадобилось время, чтобы понять.
«Могилевская трилогия» — это эволюция. Эволюция писательского таланта Козлова, повествования и его тона, вселенной, ее героев. «Гопники» — стремительная и грубая атака на читателя, как добротный гоп-стоп. Это не роман — а сборник новелл, рассказов от лица школьника. Хотя впоследствии Козлов еще придет к форме романа, уже в «Гопниках» он обозначил свой стиль: диалоги, в точности передающие речь школьников (в которой смущает разве что локальное «сосцал» вместо более привычного «засцал») и никаких растягиваний времени — по большей части все происходит здесь и сейчас. Текст нередко напоминает сценарий (Козлов в итоге стал сценаристом). Впрочем, кинокритик Антон Долин искусного кинематографизма в «Гопниках» в свое время не усмотрел. «Читать подряд все двести восемьдесят страниц практически нет никакого смысла, поскольку с небольшими вариациями на всех этих страницах происходит одно и то же», — писал он 18 лет назад. В жизни героев на самом деле не происходит ярких событий: серые, с черными разводами гопнические будни. Забили на учебу, взяли бухла («чернила»), пошли в «контору» (оборудованный для посиделок подвал), куда старшаки пригласили одноклассницу героя — кажись, что-то намечается (например, уголовка); поехали «в город» кого-нибудь снять, но безуспешно; докопались до малого на остановке, заставили его сделать какую-нибудь мерзость. Все злые и на взводе.
— Мам, у нас пожрать что-нибудь есть?
— Пожрать? Тебе только жрать. Я только на него работаю, а он еще друзей водит пожрать <…> Я тебе говорила уже, чтобы никого не водил. Батька твой все водил друзей, все пили, пили, пока допился. Теперь ты — сначала пожрать, потом выпить, потом опохмелиться… Ладно, на кухне борщ, наливайте сами.
— А что с твоим батькой? <…>
— Повесился. Пил две недели, не просыхал. Потом повесился на чердаке.
— Давно?
— В том году. Оно и хорошо. Если б не повесился, я бы его сам прибил. Он ******* пьяный, ко мне лез, к мамаше.
Вкупе с диалогами даже скудные описания Козлова являют собой искусный физиологический очерк. Приключения гопников не отличаются разнообразием — прямо как досуг подростка в СССР — зато сами они стоят перед глазами, как живые. И вы могли вырасти в более благополучном районе, чем Рабочий поселок в Могилеве — пусть даже в Москве, и не в 80-е, а в 90-е, но речь персонажей покажется пугающе правдоподобной, а атмосфера — знакомой.
Роман «Школа» — своего рода эволюция «Гопников».
«Школа» во многих моментах пересекается с «Гопниками»: для своего первого романа Козлов частично использовал эти новеллы (изначально «Школа» была просто их продолжением). Уточнил географию, оставил типажи — но под другими именами, а сюжеты — например, про тетрадку с порнорассказами или особо яркие гоп-стопы — органично вплел в повествование с логичным финалом — выпускным. Главный герой и его друзья перестали быть исключительно свирепыми (словно раньше на другое не было места и времени), но в общих чертах градус ненависти так же высок.
Основная сила козловского текста по-прежнему в диалогах, которые в свое время со второй попытки наконец-то признал литературный критик Данилкин: «фактически, «Школа» — это 300 страниц точно переданных речевых конфронтаций. Козлов — бог диалога; он с маниакальной дотошностью прописывает интонации, у него гипертрофированный слух на ту эпоху», — писал он.
— А у тебя что, есть баба?
— Ну, вообще есть. — Антонов лыбится. — Только не на нашем районе, а на Пионерах.
— А как ты ее снял?
— У меня там сестра двоюродная есть, а она — ее подруга.
— И давно вы?
— Полгода.
— На Пионеры не сцышь ездить? Все-таки враги.
Козлов рассказывал, что на презентации после выхода «Гопников» хотел «дать *****» Данилкину за негативную рецензию, но дальше намерений дело не пошло — а потом и повод пропал.
«СССР: дневник пацана с окраины» — взгляд с другой стороны района
Говоря о «могилевской трилогии», Козлов уточняет, что хотя сам учился в той же школе, герои и события не на сто процентов автобиографичны. Что-то он слышал от друзей, что-то происходило на его глазах или «могло произойти». Неизвестно, сколько процентов самого Козлова в трех его «рассказчиках», но «СССР» кардинально отличается от первых двух книг тоном. Это уже не литературная обработка «Гопников», а взгляд с другой стороны. В семье героя — хоть и «пацана с окраины», того же Рабочего поселка — все определенно лучше. В той пищевой цепочке он — жертва, которая иногда пересекается с хищниками (уже с другого района).
— <…> Ладно, где живешь, на какой улице?
— На Челюскинцев.
— А где — на Челюскинцев?
— Дом сто сорок восемь — а зачем вам?
— Какой это район? — спросил худой и у второго.
— Не знаю, или Рабочий, или Менжинка. Менжинка — за нас.. — Он повернулся ко мне. — А какая там школа?
— Семнадцатая.
— Все ясно, это — Рабочий.
Пацаны схватили меня, потащили в арку.
Но это лишь эпизоды, омрачающие относительно благополучное детство героя, насколько оно может быть таковым в Могилеве в 86-м году. От «Гопников» и «Школы» веет тьмой и холодом; в «СССР» этот холод так же правдоподобен, но чередуется с теплом какого-никакого, но семейного очага. Батя выпивает, но без эксцессов; мама иногда интересуется, не за горами ли повышение, но особо не давит; старшая сестра готовится к экзаменам в институт — и вы даже ладите (градус реализма, как можно заметить, падает).
Хотя «Гопники» пересекаются со «Школой» в деталях, и повторения слегка нарушают стройность гоп-вселенной Козлова, «могилевскую трилогию» нужно читать именно целиком. Только тогда видишь полную картину. Словно смотришь в окна жилого дома: в одном окне мама сидит с журналом «Работница», папа смотрит телевизор, пацан собирает кубик рубика, а в другом — поседевшая раньше времени мать, отец-алкаш в могиле, а сына нет дома: вытряхивает мелочь у малых на остановке.
