Об этом человеке не узнать из школьной программы, а в университетах не каждый преподаватель философии или литературы считает нужным рассказать о нем подробно. Эрнст Юнгер прошел две мировые войны и написал множество прекрасных художественных и философских текстов, а также уникальные по своему содержанию и прекрасные по стилю дневники. Описанная в них жизнь Юнгера представляла собой одно большое приключение, занявшее почти весь XX век. Одна из причин, почему вы могли не знать об этой ходячей машине времени, проста: воевать Юнгеру выпало на не самой привлекательной в свете истории стороне — Германии. Ну, правда: столь невероятный человек не вписывается в образ «фашисткой гадины», сложившийся по понятным причинам и укоренившийся не только у нас (у нас он просто цветет, как нигде). Служба человека в СС, кем бы он ни был, не может не вызывать вопросов. Далеко ходить не нужно: когда в 2006 году внезапно выяснилось, что в СС служил писатель Гюнтер Грасс, вопросы нашлись мгновенно. И хотя сам Грасс утверждал, что за время службы не сделал ни одного выстрела, говна на вентилятор наброшено было немало.
У Юнгера другая ситуация: он был на виду все это время, и несомненно, был в опасности, балансируя между двух огней. Для него это нормальное состояние. Ниже я немного расскажу про его жизнь и некоторые книги, не заостряя внимание на его философских суждениях и политической позиции — иначе пропадем, мужики.
Первая мировая война. «В стальных грозах».
Последний год я провел за чтением дневников и романов Юнгера; мне 28 лет. В этом возрасте Юнгер уже стал героем Первой мировой и написал свою первую книгу, «В стальных грозах».
Это военные мемуары, основанные на его дневниковых записях. На войну Юнгер записался добровольцем, предварительно напрягшись и досрочно сдав экзамены в университет. Солдатом он стал чуть раньше, в 18 лет сбежав из дома и вступив во Французский иностранный легион. Идея была в том, чтобы попасть в Африку, где Юнгер и оказался; в Алжире его настиг отец и вернул домой, но ненадолго.
Разумеется, Юнгер не единственный писатель, участвовавший в мировых войнах.
Известно понятие «потерянного поколения» — молодых людей, призванных на войну в юном возрасте, что отразилось на них соответствующим образом. Рупором «потерянного поколения» была именно литература. Хэмингуэй доблестно сражался на стороне США и в конце концов был тяжело ранен, спасая союзника. Отличился он и на Второй мировой.
Немного другая история с соотечественником Юнгера Эрих Мария Ремарком — тот после полугода службы был ранен и провел остаток войны в госпитале; в гитлеровской Германии его начали преследовать как еврея (хотя не факт, что он им был — это отдельная история), и писатель уехал в США. В тот момент как раз подрос другой немецкий писатель Генрих Белль, который прошел Вторую мировую и в 45-м благополучно сдался американцам.
Юнгер не бывал в плену, зато был ранен некоторое количество раз.
Юнгер быстро пробился из рядовых в командира. Это был редкий сплав физического и духовного; кроме воина в нем жил интеллектуал, каких поискать. Блестящая военная карьера — бэкстори его творчества, где вообще много автобиографического. Его конек так и называется: «интеллектуальные дневники». Слишком понтово, конечно, но что поделаешь, такой человек.
Дневники ценны наблюдениями, приукрашенными только в лучшем смысле этого слова: Юнгер был стилистом уровня Флобера, который, как мы помним, выверял свои тексты с особым усердием. Со временем в дневниках стало больше размышлений; «В стальных грозах» экшена больше всего. Это дань событиям, оказавшим на Юнгера огромное влияние.
Юнгер с самого начала не выказывает никакого страха перед войной и рассказывает о ее ужасах как данности, что не всегда характерно «потерянному поколению». Не из глупости: это была осознанная жажда приключений, желание нюхнуть пороху и — как он позже для себя откроет — подпустить к себе поближе смерть.
В первый же день войны пошла жара. В Шампани взвод Юнгера попал под обстрел.
Снаряд разорвался вверху у портала замка и швырнул кучу камней и осколков ко входу, как раз когда вспугнутые первыми выстрелами обитатели устремились из арки ворот. Он поразил тринадцать из них <…>
Хотя обстрел мог возобновиться каждую минуту, какое-то властное любопытство тянуло меня к месту несчастья. Недалеко от портала, куда попал снаряд, болталась дощечка, на которой рука какого-то шутника написала слова: «Гиблый уголок». Похоже, замок был уже известен как опасное место. Улица краснела лужами крови, продырявленные каски и ремни лежали вокруг. Тяжелая железная дверь портала была искромсана и изрешечена осколками, тумба была обрызгана кровью. Я чувствовал, что глаза мои как магнитом притягивает к этому зрелищу; глубокая перемена совершалась во мне.
В тот же день они выступают, но до первого сражения нужно было подождать: шла позиционная война. По ходу 1915 года Юнгер и несколько его товарищей ведут вполне пристойную солдатскую жизнь в оккупированной Франции, мирно сосуществуя и бегло изъясняясь (в силу хорошего воспитания) с местными жителями.
Оккупация по Юнгеру подразумевает полное неприятие военных преступлений против мирных жителей. Для знатоков военной истории такое поведение может быть данностью, и мы к ней еще вернемся. Но это не самое удивительное в нашем герое.
Весной 1915-го, повидав некоторое дерьмо и свыкшись с первыми порциями расчлененки, его отряд сидит на передовой под плотным обстрелом французов. Юнгер дико угорает.
Во время этих событий меня терзали странные заботы. Я завидовал старым «львам Перта» из-за их приключений в «котле ведьмы», которых меня лишило пребывание в Рекуврансе. Поэтому, когда «угольные ящики» особенно рьяно устремлялись в наш угол, я спрашивал Коля, принимавшего участие в том действе:
— Послушай, это как в Перте?
К моему огорчению он каждый раз отвечал, небрежно махая рукой:
— Ничего похожего!
Когда же обстрел усилился настолько, что наша глиняная скамья под ударами черных чудовищ заходила ходуном, я снова заорал ему в ухо:
— Теперь-то уж точно, как в Перте?
Коль был честный солдат. Он сначала поднялся, испытующе поглядел во все стороны и к моему удовлетворению прорычал:
— Теперь скоро!
Его ответ наполнил меня глупейшей радостью, предвещая мне первый, настоящий бой!
Первое ранение не заставило долго ждать.
Автоматически, подгоняемый все новыми взрывами, я бежал за моим начальником, который время от времени оборачивался, и, дико уставившись на меня, орал: «Что за штучки? Нет, что это за штучки?»
Внезапный всполох огня прокатился по корневищам, и резкий толчок в левое бедро повалил меня ниц. Я думал, это был ком земли, но теплая, обильно льющаяся кровь не оставляла сомнений в том, что я ранен.
Позднее выяснилось, что тонкий и острый осколок разорвал мне мягкие ткани, разрядив сперва свою ярость о мой бумажник. Разрез, подобный бритвенному, прежде чем повредить мускулы, расщепил грубую кожу по меньшей мере на девять лоскутов.
Первое из четырнадцати. Схема приключения на следующие несколько лет была такова: ранение, госпиталь, передовая, повторить. Если верить пациенту, в среднем любое ранение зарастало на нем за две недели; а может, и не зарастало — так или иначе, Юнгер быстро возвращался на фронт.
«Когда скучаешь лежа, ищешь всякие способы развеяться», — пишет Юнгер после того, как буквально за несколько часов словил два сквозных ранения в грудь и голову. — «Так, однажды я проводил время, подсчитывая свои ранения. Я установил, что, не считая таких мелочей, как рикошеты и царапины, на меня пришлось в целом четырнадцать попаданий, а именно: пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов. В этой войне, где под обстрелом были скорей пространства, чем отдельные люди, я все же удостоился того, что одиннадцать из этих выстрелов предназначались лично мне».
К своей радости Юнгер не раз встречается с врагом лицом к лицу и далеко не сразу уезжает обратно в больничку. Грамотные действия на поле боя, среди которых есть
настоящие подвиги, обеспечивают Юнгеру не только повышения по службе, но и стремительное возмужание. Уже командуя взводом, а потом ротой, он при постоянном численном преимуществе врага берет в плен 200 англичан, а годом позже выводит своих солдат из окружения. Разумеется, с очередной дыркой в груди.
Уже в «Грозах» прослеживается важная черта этого человека: что бы ни случалось, no fucks were given. Шквальный огонь, взрывы снарядов и крики раненых выстраиваются в стену звука, так, что начинает звенеть в ушах. Голод и тревожный сон в полузатопленных блиндажах. Реки крови, постоянно гибнущие товарищи. В минуты покоя, которые Юнгер выкраивает иногда только благодаря своему позитивному настрою, он делится подробными наблюдениями о природе — его еще ждет успех в энтомологии — смотрит на насекомых и птиц, нюхает розы в сотнях метров от разрыващихся снарядов, в затопленном по колено блиндаже читает Лоренса Стерна (он успокаивает).
Разумеется, он немного приукрашивал. Но ведь и четырнадцать ранений себе не нарисуешь. Как и регалии: от Железного и Рыцарского крестов до Pour le Mérite, высшей военной награды Пруссии — Юнгер стал последним героем страны, вскоре прекратившей свое существование.
Вторая мировая. Юнгер и «60 тысяч идиотов».
Французская оккупация
За 12 лет существования Веймарской республики Юнгер еще немного служит, уходит в оставку и заводит семью. Теперь он писатель и философ — один из виднейших в тот момент. Первый и последний раз коснемся политики, потому что Юнгер скоро сам с ней завяжет. Ведь тут появляется он.
Юнгер был за национализм и диктатуру.
В 20-е годы он, как Гитлер, топил за правых, что на тот момент было совершенно нормально. Проблема, если коротко, была в известной реализации — ее оценили далеко не все, не говоря о засекреченной ее части; про газовые камеры и печи знали вообще немногие.
С приходом Гитлера к власти Юнгер стремительно эвакуируется с политической сцены и сливает Геббельса с его предложением вступить в НСДАП («Лучше напишу еще одну поэму, чем поддержу 60 тысяч идиотов»). Гитлер слишком уважал Юнгера как героя войны, чтобы что-то ему предъявлять; в принципе, этого запаса прочности хватило почти на всю войну.
Но Юнгер не собирался складывать оружие. Второй военный дневник «Сады и дороги» застает его в загородном доме, куда он только переехал в 1939 году, чтобы посвятить себя садоводству и земледелию. Время до мобилизации он проводит за высадкой душистого горошка и повестью «На мраморных утесах». Как и многое у Юнгера, она про него самого.
С политикой покончено, но не высказаться по поводу происходяшего было нельзя. Это не сатира, но тоже своего рода обличение, не расписанное по ролям, как «Скотный двор» Оруэлла, а гораздо более тонкое.
Действие происходит в Средневековье. Два брата (Эрнст Юнгер и его брат Фридрих Георг) решают отойти от военных дел и уходят в монастырь в Большой Лагуне, где сажают растения, наблюдают за животными, вчитываются в древние манускрипты, ведут спокойную, размеренную жизнь. В то же время в лесу Старший Лесничий устраивает живодерню, упарывается охотой (без кавычек) и делами куда более темными — по самой известной версии, под ним подразумевался Геринг. Книга кончается бойней; дописав ее, Юнгер сам отправляется на войну. Корректуру подвезут на передовую.
Военная часть «Садов и дорог» на удивление мало отличается от той, где Юнгер пробыл в лесу и на грядках. Как принято говорить, участие Юнгера во Второй мировой сводилось к отстраненному наблюдению, хоть он был командиром роты.
Конкретно исполнение военных обязанностей на этот раз выглядело так:
«То место, из которого был ранен боец, я приказал хорошенько обстрелять, и покинул укрепление после того, как увидел, что расчет расторопно занял свои места у орудий. Предварительно сделав доклады, я часа в четыре снова вернулся в хижину»
Обычный день французской оккупации (опять он оказался во Франции) по Юнгеру:
«Вечером еще читал Бернаноса — первую книгу, опубликованную этим автором со времени его переезда в Южную Америку. Я нашел ее здесь, в доме, и перед тем как заснуть поразмышлял о положении этого ума, которое может служить поучительным примером.
<…>
Среди ночи я был разбужен взрывами авиабомб, сброшенных в ближайших окрестностях города. Я собрался было спуститься в подвал, но сапоги мои куда-то запропастились. Тогда я оставил эту затею и вскоре снова уснул.
В первой половине дня мы со Спинелли совершили познавательную прогулку по знойным садам на склоне горы. Розы, белые пионы, жасмин. В различных домах, частью поврежденных попаданиями снарядов.
<…>
Из бельевого шкафа я взял полотенце, которого мне не хватало. Вообще, что касается реквизиции, то в ней существуют совершенно точные границы, которые я постарался четко и ясно очертить перед бойцами.
Так, к примеру, солдат имеет право взять себе ложку, если потерял собственную, — при известных обстоятельствах даже серебряную, если наткнулся именно на нее, но ни в коем случае не тогда, когда рядом с ней лежит оловянная».
Все это было до Компьенского перемирия 1940 года: простой и довольно деликатный, по крайней мере со слов Юнгера, захват Франции.
Кавказ и Париж
Дальнейшие события и последующую за ними оккупацию Германии Юнгер описывает в дневниках под названием «Излучения».
Первые два года он служит в Париже, где благодаря только что опубликованным дневникам его воспринимают иначе, чем любого другого немецкого офицера. По дневникам вообще трудно бывает понять, что речь идет не то что о человеке в мундире со свастоном, а вообще о военном. В Париже Юнгер еще потусит как следует на исходе войны, а пока, осенью 42-го, он едет в на Кавказ через Восточный фронт и не то что бы этому рад.
Ростов, 22 ноября:
Ходил по городу; все те же унылые картины. Так же как мои прогулки в Рио, Лас-Пальмасе и на иных побережьях напоминали слаженную мелодию, так здесь все отвращало душу. Видел несколько оборванных детей, они играли на катке и казались мне странными, как луч света в царстве мертвых.
К сожалению, я недостаточно экипирован; я и не подозревал, что такие мелочи, как карманное зеркало, нож, нитки, бечевка, являются здесь ценностью. К счастью, я все время сталкиваюсь с людьми, готовыми мне помочь. Нередко они оказываются моими читателями, и их помощь я могу приписать собственным заслугам.
Описывать все в подробностях Юнгер уже не может. Его регулярно обыскивают, некоторые записи приходится спрятать понадежнее. В дневниках свою критику происходящего он выдерживает в стиле, принятом еще «На мраморных утесах».
«Дыхание этого мира палачей столь ощутимо, что умирает всякое желание работать, писать и размышлять. Злодеяния уничтожают все, людское простанство становится нежилым, будто из-за припрятанной падали. При таком соседстве вещи теряют свою душу, вкус и аромат. Дух изнемогает на задачах, которые он ставит перед собой и которые могли бы его увлечь. Но именно вопреки этому он обязан бороться. Краски цветка, растущего на смертельной кромке, не должны поблекнуть для нашего глаза, будь это расстояние хоть в ширину ладони от бездны».
И так далее. Кроме того — множество наблюдений за природой и философских размышлений, меньше сражений. Война перестала привлекать Юнгера. Из всех его воспоминаний о Первой мировой выделяется первое появление солдат в касках. Теперь прогресс, который Юнгер одобрял совсем в других целях, обеспечивал конвейер смерти сотнями тысяч тел. И это не говоря о методах СС и концлагерях, о которых стало известно далеко не сразу и далеко не всем.
В 43-м Юнгер возвращается в Париж, где проведет большую часть войны, общаясь с французкими писателями и учеными. Какое-то время служит в отделе цензуры; как он потом рассказывал, некоторые письма он предпочитал прятать, чем пересылать дальше.
В это же время Юнгер пишет эссе «Мир», воззвание к молодежи Европы, где, если коротко, дает понять, что пора бы уже подумать о мире и согласии. Возввания к миру в стране, развязавшей войну, шли вне генеральной линии партии. Гитлер все еще относился к Юнгеру с осторожностью. В «Излучениях» его зовут Кньеболо. Чем больше друзей Юнгера в Германии гибнет под давлением СС, тем резче он о нем выражается. Гитлер появляется в дневниках в исключительных случаях, как настоящий злодей, все ближе подбирающийся к герою. В 1944 году опасные знакомства Юнгера связывают его с очередным неудавшимся покушением. Его увольняют из армии, и он возвращается в свою деревню. Только скорое поражение Германии в войне позволяет соскочить с преследования СС. Приструнить его хотели еще после публикации «На мраморных утесах».
«Этот гауляйтер из Ганновера, как его…» — расскажет 101-летний Юнгер потом, сидя в своем доме в деревушке Вильфлинген. Рядом сидит жена, она тоже не помнит имени гауляйтера. — «Ну, он и говорит Гитлеру: “Так больше нельзя, книгу нужно запретить”. Гитлер ответил, что это не обсуждается”. Слава богу, мы с ним так ни разу и не увиделись. Этого еще мне не хватало».
Самой горькой потерей на войне стала смерть старшего сына, 18-летнего Эрнстеля. Он погиб в бою, в чем, по мнению отца, так легко и быстро превзошел его самого.
Оккупация
В конце войны Юнгер уходит в отставку и отправляется домой. Высокому начальству, как уже говорилось, не до него. Союзникам предъявить ему было также нечего; работы Юнгера на всякий случай были запрещены до выяснения подробностей — но обратно разрешены уже к 1949 году. Пока же, в апреле 45-го в деревню заявляются первые оккупанты, в основном американские — и это хорошая новость. Юнгер возглавляет ополчение в своем округе, но сопротивления не оказывает.
Вместо подробностей оккупации, где хватает сочных моментов — их оставлю для прочтения вам — важно понимать:
Если я говорю в моих записях: русские, американцы, поляки, немцы, французы, — это следует понимать так же, как перечисление фигур в описании шахматной партии.
Любая из них может быть как белой, так и черной. Любая может испортить партию, но любая может сделать и решающий победный ход, а может пожертвовать собой, спасая короля.
Убийства, насилие, грабежи, воровство, великодушие, благородство, способность прийти на помощь человеку в беде — все это не связано нерушимой связью с национальной принадлежностью.
Каждая нация несет в себе все возможности, свойственные человеческому характеру. Однако нам никуда не деться от национальной принадлежности к своему народу. Несчастье, обрушившееся на родную семью, страдание брата трогают нас гораздо сильнее, и это заложено в природе вещей, равно как и то, что наша причастность к его вине больше, чем к чьей-либо еще.
Его вина — наша вина. Мы должны принять за нее ответственность и расплачиваться.
Тем не менее, о русских оккупантах отзывы в основном отрицательные — будь то личные встречи, или чужие рассказы, полные жутких подробностей.
Жизнь после войн. Кислота и «субтильная охота»
В 50-х работы Юнгера снова разрешили. Читатели осаждали почту еще пуще прежнего. В 1947 году Юнгеру пришло письмо из Швейцарии, от ученого по имени Альберт Хофманн. В 1951 году Юнгер нанес визит Хофманну с целью отведать ЛСД. Как человеку «особо восприимчивому», Хофманн отмерил Юнгеру 0,05 мг. Этого хватило, чтобы «оказаться у ворот мистического бытия, но не открыть их».
Юнгер, ранее успевший попробовать мескалин в компании с Олдосом Хаксли, заявил, что то был тигр, а это — что-то вроде домашнего кота. Впоследствии он изменил свое мнение: Юнгер и Хофманн встречались еще несколько раз, но не ограничились ЛСД. Например, не совсем удачно прошла вписка в доме Юнгера в Вильфлингене в 1961 году, где он в компании с Хофманном и еще двумя научными сотрудниками принял по 20 мг псилоцибина. По итогам волнующей ночи Юнгер и Хофманн сошлись в том, что грибы перенесли их «не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины». Подробнее об этих экспериментах Хофманн писал в своей книге «ЛСД — мой трудный ребенок». Там же можно найти воспоминание о последнем трипе Юнгера (хотя кто его знает). Дело было 1970 году, в доме у нашего героя, за месяц до его 75-летия.
Эксперимент начался утром, сразу после завтрака и длился до наступления темноты. В начале путешествия мы опять слушали концерт Моцарта для флейты и арфы, который всегда делал меня особенно счастливым, но в этот раз, как ни странно, он казался мне игрой фарфоровых статуэток. Затем интоксикация быстро завела нас в неописуемые глубины. Когда я попытался описать сложные изменения сознания Эрнсту Юнгеру, наружу вырвалось не более двух-трех слов, поскольку они звучали так нелепо, так были не в состоянии описать экспириенс; они как будто происходили из бесконечно далекого мира, который стал чужим; я бросил эти попытки и безнадежно рассмеялся. Очевидно, Эрнст Юнгер переживал то же самое, но нам не нужна была речь; беглого взгляда было достаточно для самого глубокого понимания. Тем не менее, я смог записать на бумаге какие-то обрывки предложений, вроде этого в начале: «Нашу лодку нещадно бросает». И позднее, относительно богатого переплёта книг в библиотеке: «Как будто золотой блеск проступает наружу на фоне красного золота». На улице пошел снег. Дети в масках шагали по улицам за праздничными карнавальными повозками. Глядя через окно в сад, покрытый клочьями снега, многоцветные маски появлялись над высокой стеной и врезались в память бесконечно радостным оттенком синего: «Сад, как у Брейгеля — я живу вместе с его предметами и внутри них». Позже: «Сейчас — никакой связи с повседневным миром». Ближе к концу глубокое успокаивающее прозрение выразилось в словах: «До сих пор уверен в своем пути». В этот раз ЛСД привел к счастливому путешествию.
В тот же год Юнгер дописал труд «Сближение: Наркотики и Опьянение», где рассказал о всевозможных средствах одурманивания — от табака и алкоголя до ЛСД и даже свежего воздуха. Юнгер не отрицал вреда наркотических веществ, главным образом из-за зависимости. Сам он был крайне любознателен, но во всем знал меру.
После семидесяти Юнгер посвятил себя путешествиям. Греция и Сицилия, Италия и Португалия, Япония и Китай, Исландия, Шри Ланка и Ангола. Престарелый Юнгер не сидит на месте и прекрасно себя чувствует, пишет и регулярно ходит на «субтильную охоту» — так он называл охоту на жуков, которых собирал с шести лет. За 90 с лишним лет Юнгер собрал коллекцию из более 40 тысяч видов. Несколько находок стали научными открытиями и были названы в его честь, как и соответствующая премия по энтомологии.
Глубокую старость Юнгер встретил у себя дома, в Вильфлингене, с супругой. «Я тоже чувствовал себя старым, но это проходит, — рассказывал он в своем последнем интервью. — Я думал, что сто лет — это очень много. Но когда я сижу здесь, читаю, окруженный книгами, я не чувствую этих лет». На вопрос о том, успел ли он освоить компьютер, он ответил категорично: «Нет. Встреча человеческого разума и машины неинтересна. Вещества намного лучше».
Эрнст Юнгер умер в 1998 году, ему было сто два.
Ребята Вы когда нибудь изучали древние артефакты? или вам в этой жизни на все наплевать?
конечно, срать вообще, у нас же сайт об этом буквально кричит
а вы? а вам?
у меня есть неизведанная пещерка, которая ждет чтоб ее расхитили
в носу ?
в ухе
«Нет. Вещества намного лучше.»
Спасибо!
Стас, я получил искреннее удовольствие от чтения перед публикацией, ну и да, захотелось пойти всего Юнгера хронологически прочесть
Из любимых моментов в «грозах» :
В дивизии у соседей грипп свирепствовал так, что вражеский пилот сбросил листовку, в которой было сказано, что если войска сейчас же не уберутся, замену произведут англичане.
_____
Из-за этого между мной и маленьким Шульцем, устанавливавшим орудие, возник яростный спор. Мы примирились только тогда, когда Шульц обнаружил меня в кустах с бутылкой бургундского, которым я пытался поддержать себя в этой опасной авантюре.
_____
Пока мы вставали, все прекращалось, и можно было в свое удовольствие сидеть за крошечным столиком, попивая скисший от жары кофе и выкуривая утреннюю сигару. В полдень в насмешку над английской артиллерией мы загорали на брезенте перед дверью.
______
Наконец командир нашел дорогу, определив направление по наиболее заметному скоплению трупов. Один из погибших лежал на меловом откосе, раскинув руки наподобие креста, – какая фантазия могла изобрести дорожный знак, более подходящий для такого ландшафта?
Ну вот сегодня я окончательно убедился, что Вы — журнал Maxim.
Журнал «Максим» будет, когда будет безоговорочное «ты» читателю в каждом тексте и врезки несмешных шуток в материалах. К великому счастью, этого нет.
«не заостряя внимание на его философских суждениях и политической позиции — иначе пропадем, мужики.» вот спасибо, Стасик. Нахуй политоту отсюда.
Огромное спасибо. Я хз где найти время на это все.
вот это чудесно, даже отвлекся от подготовки к экзамены ради статьи, спасибо
ОГРОМНОЕ спасибо за статью! Где только время найти на всё это :(
чуваки, вам спасибо) вот еще тот самый фильм, где на него после ста посмотреть можно — зрелище ебической силы. http://vk.com/videos331308?section=all&z=video281389865_171867873%2Falbum331308%2Fpl_331308
Жду статьи Станислава сильнее, чем нового года, спасибо вам!
Просто отлично!
Спасибо за статью, годно
На паре фотографий герой статьи жутко на Добродеева похож. Совпадение?
не думаю
Шикарная статья, прочёл на одном дыхании! Спасибо большое!
Собственно библиография http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3726602
Спасибо за наводку, в прошлом году читал мемуары Руделя, несмотря ни на что упёртый был дядька, теперь Юнгера гляну.
Отличная статья и манера изложения.
Спасибо, интересно. Но в начале статьи обещано рассказать про философию, чего я в самой статье не увидел. Ничего не рассказано про консервативную революцию и т.д.