«Это было лучшее изо всех времен, это было худшее изо всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди…»
Это — первые строки романа Чарлза Диккенса «Повесть о двух городах» (A Tale of Two Cities), которые знакомы любому англоязычному читателю, как русским — первые строки «Евгения Онегина» или «Войны и мира», и подтверждение тому — вот эта карикатура, которую не нужно объяснять ни одному англичанину.
При этом «Повесть о двух городах» — единственный масштабный исторический роман Диккенса (есть еще один, малоизвестный — Barnaby Rudge) — не особо знаком русскому читателю. Дело в том, что это роман о времени Великой Французской революции — но, повествуя о ней, Диккенс совсем не обличает проклятых буржуев и не славит рабочий класс. Вместо этого писатель показывает судьбы нескольких людей на фоне ужасного, кровавого времени, символ которого дан еще в первых главах романа, когда на парижской улице разбивается бочка с вином:
Вино было красное, и от него по всей мостовой узкой улочки в парижском предместье Сент-Антуан, где разбилась бочка, остались красные пятна. И у многих лицо, руки, деревянные башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. Руки человека, пилившего дрова, оставляли красные следы на поленьях; а на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра; а какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем как мешок у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: КРОВЬ. Уже недалек тот час, когда и это вино прольется на мостовую и оставит свои следы на очень и очень многих.
Неоднократно в течение книги автор намекает, что революция — это ужас и смерть, и надо всеми силами стараться, чтобы она не случилась в Британии. Как и вся классическая литература, Диккенс был «причесан» советским литературоведением, где выступления против революции по понятным причинам были не в фаворе. В результате в статус культовых возвели такие книги Диккенса, как «Оливер Твист» и «Большие надежды», которые хотя бы как-то можно было интерпретировать в духе классовой борьбы.
Между тем, «Повесть о двух городах» — один из самых захватывающих романов Диккенса, ставший для читателей всего мира приглашением в мир его произведений, благодаря не только захватывающему сюжету, но и революционной для того времени композиции, которая буквально не позволяет читателю оторваться от чтения.
Заспойлерить этот великолепный сюжет — все равно что рассказать, чем кончается новый сезон «Игры престолов». Можно сказать, что это роман о перевоплощении и перерождении: в центре сюжета многолетний узник Бастилии, который был объявлен мертвым — чтобы спасти его жизнь и честь его дочери.
Роман о человеке сомнительных моральных качеств, которого безответная, но искренняя любовь толкает на самопожертвование. О кровной мести и о том, что даже самые благородные и великодушные люди могут иметь за душой кровавый секрет, который мешает им жить. О безжалостной судьбе, которая расставляет все по своим местам, даже когда, казалось бы, жребий уже брошен.
И, конечно, это великолепный бытовой роман о великой эпохе, написанный так, что будто чувствуешь запахи того времени, слышишь крики и выстрелы на улицах Парижа, морщишься от дыма в лондонских трактирах или бредешь в горку за каретой по совсем размытой от дождя дороге на порт Дувр.
А еще этот роман, как и вообще творчество Диккенса, установил законы художественной композиции, которые очень хорошо знакомы нам по сериалам HBO или Netflix. Как это случилось? Надо сказать, что так были устроены многие европейские романы того времени, и во многом это было связано со спецификой их издания и распространения. Пример Диккенса — пожалуй, самый яркий.
Диккенса часто сравнивают с Достоевским. И причиной тому не только внешнее сходство низкорослых и бородатых писателей, не только психические заболевания обоих (Достоевский, как мы помним, был эпилептиком, а Диккенс слышал голоса и видел своих персонажей — как писал психолог Нандор Фодор, «лишь творческий характер этих галлюцинаторных приключений удерживает нас от упоминания о шизофрении»).
И Диккенс, и Достоевский издавали свои романы за материальное вознаграждение. «Повесть о двух городах» выходила в журнале по частям в течение 31 недели. И, чтобы привлечь внимание читателя и гарантировать, что он будет покупать каждый следующий номер журнала, Диккенс применял приемы, впоследствии хорошо знакомые нам по сериалам.
Каждая глава заканчивается cliffhanger’ом — захватывающим и интригующим поворотом сюжета, который заставляет ожидать следующей части. Напряжение в определяющих сюжет диалогах между персонажами нарастает как в хорошем хип-хопе. Игра слов совершенна даже в переводе (выполненный в советское еще время, он более чем достоин оригинала). Но главное, конечно — сюжетные повороты, перевоплощения персонажей, любовная драма и реки крови.
Конечно, не все так остросюжетно, как в нынешних сериалах: с одной стороны, нужно выдержать сентиментальную сцену воссоединения дочери и отца после восемнадцати лет разлуки; но с другой — есть шанс оказаться прямо в Бастилии в момент ее взятия 4 июля 1789 года.
Если вам по душе такие эмоциональные качели — вам сюда. Как точка входа в творчество Диккенса — это одно из самых подходящих и при этом не набивших оскомину произведений.
