Школьные учебники выдают биографии литераторов в версии PG-13, стараясь напирать на талант и гражданственность и обходя стороной разные неоднозначные моменты, которые вообще-то и отличают жизнь от скучной дидактики. В случае с Антоном Чеховым биография авторства профессора Дональда Рейфилда — глоток живой воды. Она позволяет узнать самого ироничного писателя земли русской с несколько неожиданной стороны.
Дональд Рейфилд, русист и картвелолог (специалист по Грузии), проделал огромную работу, суммируя материалы из десятков архивов, связанных с Чеховым, его семьей и друзьями, в одну книгу. По-русски она называется «Жизнь Антона Чехова», английский оригинал озаглавлен еще проще: Anton Chekhov: A Life. Название сразу предупреждает — речь идет не столько о творческом наследии, исследованном во многих других работах, а о личной стороне Чехова. В фокусе — мир его семьи и друзей, то, чем Антон Чехов жил и дышал, и откуда, очевидно, брал сюжеты для своей лаконичной, хлесткой и печальной прозы.
Британец Рейфилд, не привыкший к отчествам, называет Антона Павловича просто Антон, а на обложке красуется не привычный портрет кисти Осипа Браза (который сам Чехов недолюбливал), а менее известный набросок авторства Валентина Серова. Чехов там неофициальный, без пенсне, с усталым лицом, так и говорящим: «Как же оно меня все задрало, милостивые государи».
Содержание книги под стать обложке: читатель узнает куда более противоречивого Чехова, чем тот добрый доктор из школьного курса. Так официальный Антон Павлович превращается в парня по имени Антон, который умер молодым (в 44 года), и значительную часть жизни прожил как образцовый Отвратительный Мужик.
Антон сложно относится к семье: искренняя любовь мешается с крайним раздражением — с молодых лет ему приходилось зарабатывать деньги, чтобы обеспечивать жизнь отца, матери, братьев и сестры. Антон мечется от благородства и помощи всем на свете к достаточно черствому поведению и жестоким насмешкам. Антон знает, что долго не проживет — его брат умирает молодым от туберкулеза, и семейный недуг настигнет и его самого — и мучительно пытается успеть все: лечить, писать, помогать, кутить, крутить романы.
Женщины в жизни Чехова — отдельная песня, и этот аспект Рейфилд разбирает со всеми подробностями. Бабник Антон был знатный, потеряв невинность еще в тринадцать лет в таганрогском борделе. Публичные дома он любил посещать едва ли не всю жизнь — по крайней мере, до женитьбы. Даже во время поездки на Сахалин с благородными целями (доктор Чехов ехал общаться со ссыльными и, по возможности, облегчить их участь), писатель-медик успел заглянуть в благовещенский бордель и остался, судя по отрывку из письма, доволен:
Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской ******. Комната… чистенькая, азиатско-сентиментальная… ни тазов, ни каучуков, ни генеральских портретов. <…> Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, а при этом не ломается и не жеманится, как русские. И все это время смеется и сыплет звуком «тц». В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава руками листок хлопчатой бумаги, ловит вас за «мальчика» и неожиданно для вас производит обтирание, причем бумага щекочет живот.
(Пожалуй, можно понять учителей в средней школе, не заостряющих внимание на таких подробностях).
Помимо проституток, в жизни Антона хватало и благородных женщин — высокий, красивый, обаятельный мужчина разбил не одно сердце. Романы его, видимо, напоминали американские горки: писатель влюблялся, очаровывал, завоевывал — а потом, как правило, в ужасе бежал, боясь ответственности — конечно, до поры, пока не решил все же остепениться и зажить спокойной жизнью с актрисой Ольгой Книппер. Но куда интереснее его интеллектуальные пикировки в переписке с, пожалуй, главной женщиной его жизни — Ликой Мизиновой. Она писала ему:
Написала Вам длинное письмо, и хорошо, что не могла отправить, сейчас прочла его и ужаснулась — сплошной плач. <…> Кашляла кровью (как раз на другой день после Вашего отъезда). Бабушка сердится, что я выхожу и не берегусь, пророчит мне чахотку — я так и представляю себе, как вы смеетесь над этим. <…> По приезде своем в Москву не забудьте съездить на Ваганьково поклониться моему праху. <…> Я пишу Вам, вернувшись из театра, потому что спать не хочется, а также и потому, что знаю, что досажу Вам этим, придется читать столь нелитературное произведение, а досадить Вам мне очень приятно.
Безжалостный мастер иронии отвечал:
А что Вы кашляете, это совсем нехорошо. <…> Бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки а lа бабушка: «э…э…э». Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком… Прощайте, злодейка души моей.
Письма Чехова, обильно цитируемые Рейфилдом — неиссякаемый кладезь смешного, круче любых стендапов, особенно когда дело доходит до переписки с братом Александром. Александр Павлович, тоже писатель, но куда менее успешный, в эпистоляриях вдавался в еще более откровенные подробности личной жизни. Когда пришла старость, на вопрос, как его дела, Александр ответил Антону четверостишием:
Живу не авантажно,
Но не кляну судьбу.
*** хоть и неважно,
Но все-таки ***
Другой гомерически смешной момент биографии — жизнеописание мангуста по имени Сволочь, которого Чехов привез с собой в среднюю полосу России, возвращаясь из азиатских странствий. Сволочь носилась (впрочем, это был самец) по дому Чехова в Мелихове, снося горшки с цветами и дергая за бороду престарелого чеховского отца Павла Егоровича (достаточно неприятного мужика, который, пока был в силе, колотил детей, а потом ударился в христианское благолепие и жил на их деньги). Затем мангуст слегка повредился умом и исчез в лесах Калужской губернии… «Без Лики, сестры и мангуста Антону было тоскливо и одиноко», — заключает Рейфилд.
Но все-таки неверно думать, что «Жизнь Антона Чехова» — лишь коллекция анекдотов. Вся та хрень, которой нас учили в школе, о том, что Чехов — гуманист и добрый доктор, помогавший людям и жалевший их, — никакая не хрень, а правда. Антон лечил людей, помогал открыть школу в селе Мелихово, описывал пороки общества, бранил российскую косность и вообще старался по мере сил сделать жестокий мир вокруг себя чуть лучше.
А еще — ходил к проституткам, иногда пьянствовал, ругался с родными, скучал и не находил себе места. Нет однозначно плохих и хороших людей, в каждом и каждой всего понамешано изрядно, и жизнь Антона Чехова — еще одно тому доказательство. Высокое пополам с низменным, прекраснодушие и цинизм в одном лице, и, как боковая дверь, через которую можно тихо выскользнуть, — спасительная ирония, ласковая насмешка над несовершенным миром.
Отсюда и происходит отточенная чеховская проза: Антон сам не был ангелом, прекрасно это понимал, и потому никого не судил, не ворчал по-толстовски в бороду, не лил достоевских слез. Краткое кредо его жизни, пожалуй, тоже можно найти в одном из цитируемых Рейфилдом писем:
Как бы ни вели себя собаки и самовары, все равно после лета должна быть зима, после молодости старость, за счастьем несчастье и наоборот; человек не может быть всю жизнь здорово и весел… и надо ко всему быть готовым… Надо только, по мере сил, исполнять свой долг — и больше ничего.
Закончилось все, как всегда, некрасиво: Чехов умер, и вокруг его гроба толпились зеваки, ничего не понимавшие в литературе, скалили зубы и считали чужие деньги. Горький, бывший там, вспоминал: «Шаляпин — заплакал и стал ругаться: «И для этой сволочи он жил, и для нее работал, учил, упрекал».
По большому счету Шаляпин прав. Но жизнь Чехов все-таки прожил не зря, научив не одно поколение тихо смеяться над своими поражениями и воспринимать мир философски, без истерик и крестовых походов. Рассказы и пьесы в представлении не нуждаются — а о жизни самого Антона Чехова прекрасно рассказал Дональд Рейфилд.
