Как-то раз на летних каникулах, когда мне было лет 9, я встретил маму с работы радостными криками:
— Я сейчас такой классный фильм посмотрел! Там был очень крутой дядька, он проповедовал, а потом его распяли римляне!
По лицу мамы было понятно, что она удивлена, но словно бы обрадована (ага, подкинутые в детстве «Библии для детей» были не зря!).
— А потом его похитили инопланетяне…
— Стоп, какие инопланетяне?!
— На космическом корабле! И они его спасли!
Так я познакомился с «Летающим цирком Монти Пайтона».
С тех пор он постоянно незримо присутствовал в моей жизни: в юности, молодости и зрелости. Ненавязчиво. Я не из тех поехавших, которые строят свою идентичность на каком-то мифическом британском юморе. Но, переиначив цитату Уинстона Черчилля про бухло, «Монти Пайтон» дал мне больше, чем отнял. Объяснить стороннему человеку, в чем прикол, очень трудно: ты либо вырос с этим, либо нет. Он сформировал у многих из нашего поколения своеобразную юмористическую хорду: ее не видно, она глубоко внутри, она не жесткая, но она есть. Но я что-то слишком долго запрягаю. В типичном скетче «Монти Пайтона» на меня бы уже упала гиря в 16 тонн.
Первая главная вещь, за которую я благодарен Питонам, — защита от абсурда. Их фильмы и шоу дали мне маленькие прививки от этого монструозного вируса. Черт знает, почему, но у меня от природы ужасающее отсутствие резистов к нему. Это моя слабая зона, мой криптонит. Я легко переношу нападки и претензии, но когда они абсурдны, у меня натурально течет чердак и я могу взорваться.
Однажды я заблокировал на нашем сайте комментатора, который усердно доказывал под одним лонгридом, что в нем всего 2 тысячи знаков, поэтому он не может называться лонгридом. Я сначала не понял (может, он имеет в виду 2 тысячи слов?), но даже так тот текст был охереть каким здоровым, страниц 10! Я попытался объясниться с этим месье, но он стоял на своем.«В этом тексте всего пара абзацев, я бы написал такой за 5 минут, как вы можете называть его лонгридом?». И тут меня переклинило, у меня был такой взрыв ярости, что чуть не лопнули вены на лбу. В чем вообще смысл такого поведения, зачем доказывать нечто настолько вздорное? Если бы не абсурдистский юмор, который подготовил меня к нелепости, с которой нас сталкивает Провидение, таких взрывов было бы намного больше. Я бы давно убил кого-нибудь или умер от инсульта лет в 20.
Вторая главная вещь, которую подарил мне Монти Пайтон — сканер «свой-чужой». Чем старше ты становишься, тем сложнее искать своих, особенно в чужом городе. Времени на перебор людей уже просто нет. А юмор — это самый показательный результат сублимации ваших внутренних процессов, вашего сознания и подсознания. И я не говорю про то, что «свои» люди должны быть невероятно уморительны, нет. Человек может шутить довольно неумело и даже не смешно, но, сука, интересно! Ты слушаешь его шутку и внешне еле выдавливаешь: «Кхе», а внутри воешь: «Ы-ы-ы-ы». Думаю, вы меня поняли. Проблема почти всех заводил, душ компаний и балагуров в том, что они умеют манипулятивно добиться внешнего результата, заставив вас смеяться, но редко затрагивают какие-то глубинные слои. Эффект получается обратным.
Так же и с женщинами. Я абсолютно точно уяснил для себя, что не смогу быть с женщиной, которая не умеет абсурдно и абстрактно шутить. Она может быть невероятно привлекательной и даже интересной, но если нет какого-то маркера, вот той самой юмористической хорды — уке манаш, no way. С другой стороны, работает и в обратную сторону: внешность уже давно отходит на второй план, и остроумные странноватые девчонки предстают передо мной недооцененным (а потому особенно ценным) сокровищем.
Из предыдущего следует, что лучший способ быть смешным — это быть собой. Вспомните Чэпмена, Пейлина и Клиза (особенно Клиза!), они всегда играли сами себя, и это не актерская лень, а такое амплуа — «я сам». Именно поэтому менее смешным из всех кажется Терри Гиллиам: ему, как аутсайдеру, всегда давали эпизодические роли каких-то разномастных гремлинов (но это нормально, он художник труппы, а не актер).
Если мы используем юмор как маркер для наших и без того измученных социальных сканеров, то лучше бы ему оставаться незамутненным, чтобы ваше племя определило своего. Я, например, чудовищно плох в юморе, особенно в устной и экспрессивной форме, но стараюсь не тушеваться, поскольку моя задача не рассмешить собеседника, а показать свою уязвимость. А это уже высокая ставка для продолжения диалога. Хороший юмор вообще не часто смешит, иные выступления в жанре spoken word вообще способны вызвать хандру (вспомните хотя бы Генри Роллинза). Если собеседник не понимает этого и тяготится общением без постоянного ржача — пусть веселит уток в парке, они всегда рады покрякать.
Ну и последнее, но не менее важное: чтобы придумать по-настоящему тупую шутку (я имею в виду запредельно тупую шутку) нужно быть довольно умным. Только действительно прошаренный человек способен ляпнуть нечто настолько тупое и долбанутое, что будешь вспоминать это годами, потея от истерики. Потому что для того, чтобы лажануть идеально, нужно лажануть сразу на всех уровнях: на глупом, среднем и высоком. Человек, не обладающий высоким уровнем, просто не сможет запороть его. Те же Пайтоны обожали дегенератские шутки, сделанные с уважением к эрудиции зрителя. Вроде глумежа над Сартром или травести-балагана с Троцким (при то, что в Британии тех лет вряд ли так уж много людей знало о нем).
Когда у меня будут дети, я буду включать им «Житие Брайана» и говорить, что это достоверная биография Иисуса. Пусть у их бабушки случится мощнейшее дежа вю.
