Рассказываем о том, как сходили с ума во времена Говарда Лавкрафта, и как жуткие видения и хтонические образы прорывались в реальный мир через искусство. А главное — о том, что способы лечения помешательства подчас были безумнее самой болезни.
Primum non nocere
«Не навреди»
Принцип медицинской этики «не навреди» был придуман во времена не в пример суровее наших. Его авторство приписывается Гиппократу, клятва которого, за исключением мелочей, актуальна до сих пор, однако сама логика тогдашней повседневности не всегда позволяла адекватно определять — кто болен, а кто нет. Особенно это касалось душевнобольных, которых либо изгоняли из общества и убивали, либо возвышали, как прорицателей и мистиков, с которыми через видения общаются духи и боги.
Последующая эпоха, когда в западном мире воцарилось христианство, счастья сумасшедшим также не добавила. Человеколюбие, которое постулировала церковь, только отчасти проявлялось к тем, кто имел проблемы с головой. Недостаточное финансирование, а также отсутствие внятных методик работы с такими больными превратили средневековые дома призрения и приюты в кошмарные каменные склепы, где в холодных подвалах за решетками сумасшедшие умирали в мучительных грезах и припадках.
Медицина шла вперед, и пытливые умы стали обращать все большее внимание на проблемы людей, скрытые в их головах, однако до систематического изучения психических заболеваний наука не дошла.
Еще в конце XVIII века европейские богадельни выглядели ужасающе. Николай Карамзин, прибывший в 1790 году в знаменитый лондонский Бедлам полюбопытствовать, писал так:
«Предлинные галереи разделены железною решеткою: на одной стороне — женщины, на другой — мужчины. В коридоре окружили нас первые, рассматривали с великим вниманием, начинали говорить между собою сперва тихо, потом громче и громче и, наконец, так закричали, что надобно было зажать уши. Одна брала меня за руку, другая за пучок, третья хотела сдуть пудру с головы моей — и не было конца их ласкам».
Психиатрия, родившаяся из псевдонауки
Повсеместно царившая в Европе религиозная мораль создала два скорее философских, нежели практических, способа описания психических заболеваний. Так зародились школы «психиков» и «соматиков». Если первые утверждали, что в основе любого безумия лежит грех, и заболевания такого рода сугубо «душевные», то вторые придерживались мысли о том, что душа бессмертна, поэтому не может заболеть, и причины стоит искать именно в бренном теле.
Споры прекратил выдающийся немецкий врач Иоганн Христиан Рейль, в юности придерживавшийся «соматического» течения, однако с годами сменивший идеализм практикой. Именно он придумал термин «психиатрия», и впервые задумался о психотерапии, как способе лечения душевнобольных.
Сама терапия тех времен при этом выглядела довольно жутко. Больного внезапно пугали в темноте, тыкали в него различными страшными штуками, вроде руки скелета, а также разыгрывали перед безумцем целые спектакли, где тот, к примеру, мог играть роль подсудимого перед казнью. Такие негуманные с точки зрения современного человека эксперименты имели целью выявить реакции больного на тот или иной раздражитель.
Доходило до смешного. Депрессию (в те времена «меланхолию») пытались лечить с помощью «кошачьего фортепиано». Клавиши привязывались за нитки к хвостам нескольких котов так, что при нажатии конструкция издавала истошный рев замученных животных. Это действо должно было развлечь особо уставших от жизни людей. Его же использовали и в работе с больными, имеющими «рассеяное восприятие». Стоило лишь пару раз ударить по клавишам, как все внимание сумасшедшего было намертво приковано к адской машине.
Сам Иоганн Рейль все же был гуманистом, при этом сыном своего времени. О доле душевнобольных в одной из работ он возмущенно писал:
«Мы заключаем этих несчастных в заброшенные тюрьмы за городской чертой, в сырые темницы, мы бросаем их в цепях гнить в сырых подвалах».
Тем не менее, наука, впитавшая в себя новые идеи, начинала выбираться из-под пяты религиозных воззрений, и изучение психических заболеваний обрело методику. Люди в белых рубашках и кожаных фартуках стали все глубже проникать в природу человеческого сознания.
С развитием научной системы поменялся и подход в лечении психически больных людей. Их стали делить на категории, по которым определяли, следует ли отправить человека домой, выписав ему пилюли, или же стоит посадить душевнобольного в холодный подвал в профилактических целях.
На различные особенности человеческого поведения, которые раньше считались просто странными, взглянули с другой стороны. Благодаря этому навязчивые состояния или идеи включили в список недугов, которые сопутствуют развитию шизофрении, бредовых состояний, а также паранойи и психопатии. Типичный пример навязчивого состояния — когда человек по десять раз проверяет, закрыл ли он дверь, но не потому что рассеянный, а из-за сложившегося у него своеобразного ритуала, который вышел из-под контроля и стал болезненным.
Докторские саквояжи постепенно пополнялись новыми медицинскими препаратами, однако в конце XIX века основными средствами все еще оставались настойки опия, экстракты индийской конопли и белладонны. Эти наркотические вещества в малых дозах позволяли не только успокоить особо буйных безумцев, но и смогли найти ключ к одной из главных загадок психических заболеваний — галлюцинациям. Еще недавно их считали или дьявольскими происками, или прозрениями мистиков, но в итоге наука все же смогла сорвать с видений душевнобольных покрывало средневековых суеверий.
Псевдогаллюцинации Кандинского
Выдающийся русский психиатр Виктор Хрисанфович Кандинский (дальний родственник знаменитого живописца Василия Кандинского) внес в решение этого вопроса огромный вклад. Его работа «О псевдогаллюцинациях» до сих пор является хрестоматийной для всех медиков, изучающих психиатрию.
Интерес Кандинского к сумасшедшим носил скорее практический, нежели сугубо научный, характер. Ужасы Русско-турецкой войны оставили на нем свой страшный след: будучи военврачом на флоте, он начал страдать от чудовищных приступов меланхолии, которые несколько раз приводили к попыткам покончить с собой. Тем не менее, погрузившись в клинические исследования, он не прекратил поисков пути к исцелению.
Кандинский, проанализировав работы психиатров прошлого и записи своих больных, пришел к интересному выводу о логике псевдогаллюцинаций. Они, в отличие от истинных галлюцинаций, не имеют прямого отождествления с реальностью и не взаимодействуют напрямую с окружением больного, однако при этом сам сумасшедший воспринимает происходящее, как реальное.
К примеру, маленький чертенок, проплывающий сквозь стены перед глазами психически больного, воспринимается им, как реальный. При этом он может даже касаться шерсткой о руки больного, вызывая галлюцинации осязания, однако само взаимодействие с окружением будет носить «неправильный» хаотический характер, а сам больной не будет испытывать по отношению к видению ни страха, ни даже особого интереса.
В то же время, если чертенок, который будет прыгать по столам и стульям, неистово матерясь и угрожая небесными карами, вцепится в горло сумасшедшему, вызывая у того неподдельные ужас и боль, то это уже будет уже истинная галлюцинация. Обычно такие видения сопровождают полное помрачение сознания больного и говорят об очень серьезных, а порою и неизлечимых, проблемах с мозгом.
Изучение душевнобольных привело Кандинского к еще одному интересному выводу. С наступлением эры мануфактур и машинного производства изменились также сюжеты и образы видений, которые овладевали безумцами. Разумеется, картины апокалиптических исходов и демонических созданий никуда не исчезли, однако к религиозной хтонике добавились и современные мотивы.
Один из его пациентов, страдавший хроническим бредом преследования, утверждал, что ему всячески мешают жить некие «токисты» — тайный корпус царской охранки, который при помощи гальванического тока вошел с ним в ментальную связь и безостановочно отравляет жизнь бедного человека. Видения, которые приходили безумцу, отмечались не только страхом перед прогрессом, но и особой извращенностью галлюцинаций, свойственной параноикам. Злостные «токисты» якобы периодически нюхали из баночек подгнившую мочу и кал, тем самым, передавая запахи непосредственно в мозг больного и изводя его.
К сожалению, сам Виктор Кандинский, так много узнавший о природе безумия, не смог побороть свою болезнь. В 1889 году очередной приступ депрессии доводит его до самоубийства — он умирает от умышленной передозировки морфием. Супруга Кандинского, Елизавета Карловна, издает монументальную работу мужа «О псевдогаллюцинациях» уже после его смерти, а спустя какое-то время, безутешная вдова сама решает наложить на себя руки.
Безумие — это злой дар
Ляжешь, а горькая дума
Так и не сходит с ума…
Голову кружит от шума.
Как же мне быть… и сама
Моя изнывает душа.
Нет утешенья ни в ком.
Ходишь едва-то дыша.
Мрачно и дико кругом.— С. Есенин, «Грустно… Душевные муки»
Дух времени, когда человек стал изучать другого при помощи скальпеля, острого глаза и живого ума, не мог пройти мимо людей искусства. Черная меланхолия, или игра в нее, стали неотъемлемым атрибутом художников и поэтов эпохи конца XIX века. Одни, в попытках добавить своей фигуре интересности, изображали помешательство, другие — заламывали руки и впечатляли экзальтированных дам витиеватыми стихами о чудовищных образах и отрешенности от мира.
Правда, были и такие, кто по-настоящему сталкивался с безумием лицом к лицу. К примеру, художник Луис Уильям Уэйн, жизненный путь которого окончился в больнице Нэпсбери на севере от Лондона. Однажды мы уже рассказывали о его удивительных картинах котов, которые он рисовал в огромных количествах. Уэйн, успевший побывать в знаменитом заведении Бедлам, страдал от шизофрении, что не могло не сказаться на стилистике его работ.
Ричард Дадд, английский живописец викторианской эпохи, также был заточен в стенах Бедлама, после того, как в порыве безумия увидел в своем отце дьявола и перерезал ему глотку. По всей видимости, Дадд так же, как и Уэйн, страдал от приступов шизофрении.
Среди подобных историй, муссировавшихся тогдашней прессой, рос и Говард Лавкрафт. Его отец, Уинфилд Скотт Лавкрафт, целых пять лет провел в психиатрической больнице, а сам юный писатель страдал от кошмаров и даже хотел покончить с собой.
О жизни и видениях Лавкрафта написано огромное количество литературы, однако на этот раз мы попытались окунуться в атмосферу, царившую во времена его жизни — с безумцами и учеными, с готическими образами стали острых скальпелей и мрачных казематов психбольниц.
Видения мрачных картин прошлого — неотъемлемая часть эстетики книг Лавкрафта, которые мы, Отвратительные мужики, так любим. Можно сказать, любим до безумия.