Уинстон Черчилль – символ имперского величия Англии, сдержанной уверенности в собственном превосходстве, достоинства и высокомерия, которым невольно восхищаешься. При упоминании британского политика в голове обязательно возникнет образ бесстрастного и сурового бульдога с сигарой в зубах, массивного с виду и такого же непоколебимого внутри. Однако личность Черчилля закалялась не в годы Второй мировой, когда он был уже опытным и харизматичным лидером, и даже не в начале XX века, когда он уже занимал самые разные должности в правительстве.
Первый настоящий подвиг Уинстон совершил в 1899-м в Южной Африке. Ему было 25, на макушке у него красовалась копна огненно-рыжих волос, а в голове зрели непомерные амбиции и не давали покоя мечты о величии. По фотографии Черчилля того времени нелегко сразу узнать того самого премьера, зато по описанию его поступков и характера – легко. Даже из писем матери не остается сомнений в том, кто писал эти строки: уже в юности наследник аристократа и члена Палаты общин лорда Рэндольфа Черчилля не допускал мысли, что ему уготовано бесцельное праздное существование.
Он был безрассуден, талантлив и жаждал славы. «Я не верю, что Боги создали бы существо настолько мощное ради настолько прозаичного финала», – писал Уинстон матери про себя после очередного безумного приключения, в котором его чудом не прикончил вражеский выстрел или не придавила раненая лошадь. К тому моменту, когда в Южно-Африканской республике вспыхнула война между Британией и находившимся под контролем немецко-голландских иммигрантов Трансваалем, Черчилль зарекомендовал себя первоклассным и бесстрашным корреспондентом.
На Кубе, где он описывал восстание местных против испанцев, пуля просвистела в паре десятков сантиметров от его головы и поразила стоящего рядом коня. В Индии, где его прикрепили к экспедиционному корпусу, он вместе с офицерами рубился против афганских племен и вышел невредимым из битвы, которую большинство его знакомых закончили в лучше случае на носилках.
Автор биографии молодого аристократа «Герой империи: Бурская война, дерзкий побег и становление Уинстона Черчилля» Кэндис Миллард так описывает его таланты: «Черчилль знал, что ему суждено творить необычайные вещи, но не все это понимали. Он считал, что ему нужно доказать это всей стране. Война показалась ему идеальным инструментом на пути к достижению политической власти. Черчилль был превосходным репортером. Он понимал историю, его анализ был глубоким и остроумным, а его язык поражал выразительностью. Он на голову превосходил остальных журналистов, писавших о Бурской войне».
В 1899-м Черчилль баллотировался в парламент, но проиграл. Поражение больно ударило по его амбициям и определило дальнейшую судьбу – Уинстон понял, что ему во что бы то ни стало необходимо попасть на войну и зарекомендовать себя, обрести статус и вес, восхитить обывателей отвагой. «Мне исполняется 25, – написал он осенью того же года матери уже из Африки. – Страшно подумать, как мало времени у меня осталось». Он знал себе цену: накануне несколько авторитетных изданий бились за услуги Черчилля, и победу одержала London Morning Post, предложившая за четырехмесячную командировку сумму, равную 150 тысячам долларов по современному курсу. Этот оклад превосходил гонорары прославленных авторов – например, Артура Конан Дойла и Редьярда Киплинга – которые также писали о Бурской войне.
В октябре 1899-го Черчилль прибыл в Кейптаун. Он не отказался от благ цивилизации, и кроме лакея, захватил с собой целый ящик элитного алкоголя, включая 18 бутылок виски. В Африке Черчилль действительно достиг национальной известности – правда, в середине осени, задыхаясь от духоты и запаха пота шагавших рядом солдат, предвкушая приключения и славу, он еще не подозревал какой ценой.
В плену англичанам разрешали пить пиво, курить сигареты и читать новости. Но Черчилль с первого дня разрабатывал план побега.
Несколько недель спустя после приезда молодой журналист сопровождал бронированный поезд с военными, который следовал от Маунт Фрер (сейчас этот южноафриканский город называется Квабхака) до находившейся под властью империи провинции Чиивли. Солдаты осуществляли разведку, а Черчилль, естественно, вызвался с ними, чтобы посвятить этой миссии один из репортажей. Условия в поезде были ужасными: вагоны трясло и шатало, будто они вот-вот сойдут с рельс, от застоявшегося жаркого воздуха в вагонах стояла жуткая вонь – запах страха, адреналина и немытых тел. Однако Черчилля это мало беспокоило – он как обычно испытывал перед лицом опасности граничившее с радостью возбуждение.
Предчувствие не обмануло будущего министра – получившие наводку буры установили на пути гигантский валун, и поезд еле избежал аварии. Через считанные секунды европейцы оказались под шквальным огнем со всех сторон. Солдаты оттаскивали раненых и пытались разъединить вагоны, чтобы противники не пробрались внутрь, но через 70 минут беспрестанной осады буры все-таки подошли вплотную. В пылу сражения Черчилль отполз в идущую вдоль дороги канаву. Он мало что соображал в облаке из кровавых брызг, пыли и грязи, поэтому не успел среагировать, когда вооруженный бур спешился рядом с ним и наставил на него «маузер». Своего пистолета у Уинстона не было, так что ему оставалось только сдаться. По иронии, пленившим англичанина офицером оказался Луис Бота, будущий главнокомандующий трансваальских войск и премьер-министр Трансвааля, с которым Черчилля потом свяжет крепкая и долгая дружба.
Но Уинстон этого еще не знал. Некоторые его попутчики сбежали, других пленили и вместе с ним доставили во вражескую столицу — Преторию. Там англичан заключили в бывшую школу, переоборудованную в лагерь для военнопленных. И хотя по современным меркам условия содержания узников в тюрьме были довольно джентльменские и цивилизованные – например, они получали пиво, сигареты и свежие местные газеты – сама мысль о пленении была невыносима для Черчилля. Он не собирался провести остаток войны в четырех стенах. К тому же его гордость подстегивала пропаганда бурских изданий, в которых постоянно сообщали о громких победах африканцев и позорных отступлениях подданных Виктории.
«Все новости в Претории мы получали из бурских источников, – объяснял Черчилль в колонке после освобождения. – Любые известия в них были ужасно преувеличены и искажены. Как бы мы ни сомневались в этих сказках, они все же производили на нас глубокое впечатление. Месяц сухого пайка на этом литературном мусоре ослабляет рациональность разума. Я не притворяюсь, что в основе моего стремления не лежали нетерпение и нежелание оставаться взаперти. Но я никогда не предал бы свою храбрость, раз у меня была хотя бы малейшая возможность помочь делу Британии. Конечно, я мирный человек, но штыки и сабли – не единственное оружие в мире. Иногда большие дела можно сделать с помощью ручки. Поэтому я принял решение пойти на любые риски, даже если дело сулило великие трудности и опасности».
По скудным данным, доходившим до них из-за стен лагеря, соратники Черчилля рисовали карты военных действий, а также карты окрестностей. Некоторых раздражала непоседливость молодого журналиста, который не скрывал своего желания сбежать. Другие были бы рады дождаться окончания войны в относительно комфортных условиях и полагаться на лучшее, но это было не в характере Черчилля. Он заручился поддержкой своего приятеля, офицера Эйлмера Халдейна и еще одного пленника, вместе они разработали план побега.
Позже Халдейн вспоминал вспоминал, что возможности Уинстона вызывали у него серьезные сомнения: в отличие от военных он не тренировался и не занимался физическими упражнениями, а проводил дни за шахматами или за книгой. К тому же у него были проблемы с плечом – об этом знали еще до начала войны все знакомые Черчилля. Еще больше Халдейна напрягала неспособность заговорщика держать рот на замке – тот распространялся о побеге и размышлял о нем вслух так часто, что охранники чудом не узнали про их замысел. Идея беглецов заключалась в том, чтобы дождаться наступления темноты, проскользнуть мимо буров и перепрыгнуть через стену в определенном месте – там, куда не добивал ни один из двух блуждающих во тьме фонарей охранников. Черчилль наблюдал за надсмотрщиками и вычислил траекторию их движения – в намеченный час они должны были развернуться так, что место побега превратилось бы для них в слепую зону.
Перепрыгнув через забор, британцы оказались бы на территории граничившей со школой виллы, которая казалась им заброшенной. На этом их план заканчивался – они знали, что до британских владений их отделяют почти 500 километров, и успех дальнейшего предприятия почти полностью зависел от удачного стечения обстоятельств. Операцию назначили на 11 декабря, однако в тот день часовые почему-то не ходили по периметру как обычно, а один из них и вовсе простоял всю смену напротив того места, где Черчилль с товарищами собирались перемахнуть через забор. На следующий день обстоятельства сложились удачнее: тот же часовой вдруг отвлекся на разговор с напарником, оба отвернулись.
Для Черчилля настал момент истины – если бы он не сбежал сейчас, лучшей возможности могло уже не представиться. С третьей попытки Уинстон подтянулся на заборе высотой в три с лишним метра, перевернулся свесился с другой стороны и максимально бесшумно приземлился в кустах соседнего участка. Казалось, все идет по плану – ровно до тех пор, пока Черчилль не увидел, что в нескольких метрах от него стоит человек и в упор смотрит на него. Внезапно беглец увидел, что дом, который он считал пустым, на самом деле полон людей – он видел их силуэты в освещенных проемах окон. Оказалось, что хозяева не только не оставили виллу, но и позвали туда гостей, а один из них в самый неподходящий момент вышел в сад насладиться вечерней прохладой. Черчилль затаил дыхание и приготовился ждать.
Вся Британия следила за побегом Черчилля, для буров его поимка стала делом принципа.
Минуты шли, Уинстон паниковал. Мужчина никуда не уходил, и в какой-то момент Черчиллю пришла в голову идея представиться детективом, который караулит под стеной беглецов. Однако он пришел к выводу, что бурский полицейский обязательно владел бы голландским, и отказался от этой затеи. Положение оставалось критическим – еще и потому, что напарники Черчилля никак не появлялись. Позже выяснилось, что часовые перекрыли им путь к бегству – они никак не могли последовать за ним незамеченными. Уинстон даже раздумывал над тем, чтобы вернуться обратно, но не мог сделать и этого, не выдав себя. Проблема заключалась в том, что карты местности, компас, запасы опиума (для обезболивания, если оно понадобиться), вода и почти все припасы остались у его неудачливых напарников.
Черчилль остался не только в ловушке между виллой с шумными соседями и стеной лагеря для военнопленных, но и без каких-либо средств к спасению – при себе у него были только 75 фунтов, четыре плитки подтаявшего шоколада и немного печенья. Даже это не смущало Черчилля – только бы получилось пробраться в ночной город мимо надоедливого соседа, который никак не хотел уходить со своего наблюдательного поста прямо перед кустами, где прятался журналист. Спустя час к нему подошел другой бур, мужчины закурили и повернули в сторону дома. Когда они уже приблизились к крыльцу, над ухом у Черчилля внезапно раздался кошачий визг – прямо на него наскочило перепуганное животное, за которым погналась тявкающая дворняга.
Кот и пес чуть не выдали Уинстона, но после секундного замешательства все же промчались мимо. Англичанин еле сдержался, чтобы не заорать от неожиданности, когда когти просвистели у него над ухом, но вовремя спохватился. Повернувшиеся на звуки погони буры успокоились и вошли в дом – путь для следующей стадии побега наконец был свободен. Черчилль прошел незамеченным через весь город, местные не обращали на него никакого внимания – ничто в рыжем мужчине в тусклом свете уличных фонарей не выдавало иностранца, а уж тем более представителя враждебного государства.
Побег Черчилля раскрылся наутро, а его поимка сразу стала для местного правительства приоритетом номер один – буры знали, какое положение занимался в обществе отец Уинстона, и понимали ценность такого пленного при потенциальных переговорах. К тому же, высших чинов возмутила наглость британца – на прощание Черчилль оставил начальнику лагеря подчеркнуто вежливую и слегка издевательскую записку: «Имею честь уведомить вас, что не считаю ваше правительство уполномоченным удерживать меня в качестве военнопленного, поэтому я принял решение сбежать из-под вашего надзора. Сожалею, что не могу обеспечить вам более официального или более личного прощания. Имею честь, сэр, оставаться вашим покорным слугой, Уинстон Черчилль».
Буры распустили слух, что начальник лагеря и так был готов отпустить Черчилля, хотя сам беглец не сомневался, что такая реакция – лишь способ сохранить лицо. Военные ходили от двери до двери на территории нескольких десятков миль – благодаря такой огласке об успехе соотечественника узнали и англичане: уже через несколько часов газеты на родине Черчилля раскрыли подробности его побега, и нация замерла в ожидании. Для британцев, которые в тот момент, проигрывали битву за битвой, освободившийся из плена Уинстон стал символом надежды, героизма и веры в успех, несмотря ни на что.
В бурской ориентировке приводилось такое описание журналиста, который, казалось, не имел ни одного шанса остаться незамеченным на вражеской территории: «Сутулый, почти незаметные усы, говорит в нос, не может нормально произнести букву «с», не знает ни слова по-голландски, периодически громко прочищает горло». Плакаты с изображением Черчилля и подписью «разыскивается живым или мертвым» украсили каждый столб Южноафриканской республики, как в вестерне. Примерно в то же время английские провинции расставили вдоль границ с вражеской территорией дополнительных часовых, чтобы те просигнализировали о появлении Черчилля, если тому удастся спастись.
«Империя раз за разом уступала сопернику, которого считала легкой добычей, – объясняет писательница Кэндис Миллард. – Успех Черчилля возродил надежды британцев на победу». Впрочем, до успеха оставалось еще далеко. В первый день после побега Черчилль наугад запрыгнул на уходивший со станции товарный поезд в надежде, что он идет на восток – это позволило бы ему добраться до принадлежащего Португалии Мозамбика. На рассвете он увидел, что состав движется навстречу восходящему солнцу и понял, что угадал с направлением. Однако двигаться дальше при свете дня было небезопасно, и Черчилль прямо на ходу выпрыгнул в нескольких километрах от крупного административного центра Витбанка.
Под конец побега надежда оставила даже вечного оптимиста Черчилля – тогда на помощь в очередной раз пришла удача.
Днем Черчилль отсиживался рощицах и пригородных трущобах, чтобы конвоиры случайно не узнали в грязном бродяге врага общества номер один, а по ночам шел в надежде на случайную встречу с соотечественниками или на очередной товарняк, который довезет его до границы. Питаться приходилось отбросами, пить из каналов и луж, а каждый прожектор заставлял цепенеть от страха. На первых полосах выброшенных газет изголодавшийся и исхудавший журналист читал, как похожих на него людей арестовывали по всей стране: то в Коматипорте одетым в трансваальского полицейского, то в образе официанта в Бругсбанке или в Миддельбурге. В итоге всех арестованных отпустили и пришли к версии, что Черчилль до сих пор прячется в Претории в доме одного из тайных сторонников королевы Виктории.
«Быть преследуемым изгоем, укрываться ордером на собственный арест, бояться каждого пленного, чувствовать, что тебе грозит заточение, избегать света, вглядываться в тени – все эти вещи въелись мне в душу и произвели впечатление, избавиться от которого будет непросто», – писал Черчилль. Спустя несколько дней после побега он находился в местечке под названием Уитбанк (в наше время этот муниципалитет называется Эмалахлени) примерно в 110 километрах от Претории. В момент, когда нервное истощение и отчаяние достигли предела, он положился на удачу и постучал в первую попавшуюся дверь. Возможно, слова Уинстона о важном предназначении были правдой, и фортуна улыбнулась ему неслучайно. Может быть, в тот момент он чудом избежал поимки и за любой другой дверью его ждала бы верная смерть.
Как бы там ни было, на его счастье на стук ответил управляющий местной угольной шахты англичанин Джон Говард. После некоторого замешательства он с энтузиазмом поприветствовал Черчилля и мгновенно возродил у беглеца веру в человечество – позже политик вспоминал, что почувствовал себя утопающим, которого вытащили из воды. В ожидании удобной возможности доставить его до столицы Мозамбика Лоренсу-Маркиш (нынешний Мапуту) Уинстона спрятали в старом хлеву на задворках шахты. Говард обеспечил его газетами, бумагами для записей и свечами, однако нежелательное соседство лишило англичанина этих прелестей цивилизации – здоровенные крысы-альбиносы распробовали бумагу, грифели и воск.
Черчилль оставался практически в полной темноте и в неведении на протяжении нескольких дней, пока неподалеку от шахты не остановился подходящий товарняк. Уинстона спрятали в вагоне с шерстью на продажу – он закопался в набитый материалом ящик так глубоко, как только смог, и оставался почти без движения и сна на протяжении двух с половиной суток. Когда его одолевала усталость, Черчилль сумасшедшим усилием воли бодрился — боялся, как бы в соседних вагонах или на станциях ни услышали его храп.
Во время проверки на пограничном пункте в Коматипорте вагон начали обыскивать, но очередное счастливое стечение обстоятельств спасло заросшего щетиной и грязью англичанина – буры в тот день выполняли обязанности недостаточно добросовестно и не добрались до его убежища. Наконец поезд прибыл в Мапуту – центр португальских владений, где враги больше не могли достать Черчилля.
Когда потрепанный и перепачканный Уинстон добрался до британского консульства, его приняли за сумасшедшего пожарного или моряка, на что тот угрюмо рявкнул: «Я Уинстон Черчилль!». За последние недели его имя стало знаменитым по всей Африке, и прославившегося журналиста мгновенно проводили к консулу. Беглец помылся, переоделся, наелся и тем же вечером отправился на пароходе в Дурбан, аннексированный Великобританией южноафриканский город. Там собралась толпа – Черчилля приветствовали как знаменитость. Его мечта о славе наконец сбылась, а его история вдохновила соотечественников на двух континентах.
Черчилль не был бы собой, если бы после такого триумфа решил вернуться в Англию. Естественно, он остался!
В январе 1900-го Черчилль даже принял участие в проигранной битве за Спион-Коп, поражение в которой привело к перестановкам в высших чинах британских войск. Были и успехи – в феврале Уинстон помог оборонять город Ледисмит от бурской осады, жертвами которой стали 850 британцев (почти столько же попали в плен). Когда в июне того же года Претория все-таки пала, бывший пленник въехал в город на лошади и лично поучаствовал в освобождении 180 военных из лагеря, откуда он сбежал несколько месяцев назад. Вскоре после этого Черчилль оставил карьеру журналиста и все-таки вернулся домой, чтобы снова попробовать себя в политике.
На этот раз сомнений в его успехе на выборах в парламент не было – безоговорочная победа. «Мой успех определила исключительно популярность на волне Южноафриканской войны», – написал он на следующий день. Тот Черчилль, который стал самым узнаваемым политиком в истории, начался именно с бурского плена и побега, казавшегося безумным, бессмысленным и безнадежным.
В последние годы у многих возникли сомнения в гуманности Черчилля – легендарного министра раскритиковали за отношение к другим расам и консервативно-имперские взгляды. Он действительно не был гуманистом – публично одобрял использование ядовитого газа против «нецивилизованных племен», допустил Бенгальский голод, в результате которого погибли несколько миллионов человек. Одной из жертв жесткой политики Черчилля по подавлению любых недовольств, забастовок и восстаний стал дед Барака Обамы – его допрашивали и пытали по делу об активистах африканского движения Мау-Мау («За землю и свободу»). Чтобы полностью сломить сопротивление кенийцев, Черчилль санкционировал лагеря, которые мало отличались от советских или нацистских.
Однако Черчилль, больше чем кто-либо, являлся воплощением своей эпохи, упрямым патриотом и неукротимым человеком, остановить которого не могли ни стены лагеря для военнопленных, ни человеческие жертвы, ни соображения толерантности. Масштаб личности определяется влиянием на историю, а становление символа Британии и одного из главных противников Гитлера невозможно представить без африканских приключений на стыке веков. Есть масса книг, фильмов и сериалов о грузном министре, к которому обращается за помощью молодая королева Елизавета, однако кинематографичнее всего именно молодость Уинстона – по ней точно можно снять или написать историю в духе Индианы Джонса. Единственное известное произведение об этом отрезке биографии Черчилля – фильм Ричарда Аттенборо «Молодой Уинстон» 1972 года.
«В душе он всегда знал, что ему предначертано величие, – рассуждает погрузившаяся в биографию Черчилля Кэндис Миллард. – Если вы посмотрите на его фотографию того времени, то необязательно узнаете его, но внутри он уже полностью сформировался. Его решительность, смелость, высокомерие, изобретательность и выдержка уже развернулись на полную катушку».
Мы привыкли, что Черчилль — лысый, толстый мужик, который временами принимал сомнительные решения, но на самом деле он не всегда был таким. Сбежавший из-под носа у буров самоуверенный рыжий юнец с пушком над верхней губой уже был тем самым великим упрямцем, который полстолетия спустя затмит монархов, писателей и кинозвезд.
