Чем ты занимался в 2007 году? Я проводил свободное время в компании парней и девушек, одетых в черно-розовую одежду, и на концертах в липких подвалах, подпевая эмокорщикам. Примерно тем же я занимаюсь на выходных в 2017 году. Может, это просто попытка вернуться к истокам, но, скорее всего, показатель того, что эпоха эмо снова вернулась. Любопытно, что у западного издания Dazed вышел похожий текст накануне того, как я сел писать свой — и он начинался с тех же слов. Молодая музыка в России сделала сальто назад и вернулась к временам «блейзера», мальчиков с подведенными глазами и девочек, скрывающих лицо за длинной челкой.
Художник Matt Rota
Дух времени, конечно, наложил отпечаток: в 2007 году подростки осваивали интернет и городские форумы, а спустя 10 лет снимают истории в инстаграм и пишут в твиттер, как они «умирают на рейве». Стилистически российская ностальгия по эмо срослась с тоской по 90-ым, когда в стране было много проблем, но люди ощущали некоторую свободу и надежду на лучшее будущее. В 2017 году, когда политическая жизнь мечется между сталинизмом и эпохой правления Николая II, модные подростки создали собственную культуру. С одной стороны они носят ультраконсервативные марки одежды, вроде «Рубчинского» или «Молодости» и слушают кого-то наподобие группы «Кино» и «русского гранжа» — «Пасош» или Антоху МС. С другой — остаются актуальными: флексят под русских рэперов, копирующих стиль Атланты и хотят, чтобы в этой стране «все было как-то нормально».
Фавориты музыкальной сцены зачем-то снова стали писать о страдании и безысходности. В 2007 году на волне были Stigmata и Amatory, в низах — Marakesh, Neversmile и Animal Джаzz — неотличимые от западных аналогов, они однако сформировали собственный стиль, с пригоршней говнарства и бунтарским духом сытого поколения. Однако отрицать их влияние на культуру было бы пустым трепом: группы популяризировали целый жанр и стали голосами целого поколения. Неудивительно, что многие из них до сих пор дают в какой-то мере востребованные концерты «со всеми хитами».
В 2017 году нет жанра, популярней рэпа, поэтому хип-хоп — это современный рок-н-ролл. О чем поет Pharaoh, читает Хаски и рассказывает ультрапопулярная группировка Dead Dynasty? О смерти и предопределенности существования, депрессии и нежелании двигаться вперед, идиотах вокруг и ненависти к себе. То самое, о чем гроулили в 2007 году, начали технично читать или запевать в 2017 — моральная паника генофонда, которая подчистую копирует западные аналоги.
Художник Matt Rota
На западе музыкантов жанра того времени помнят до сих пор: от попсовых Fall Out Boy до My Chemical Romance — они построили жанр и постепенно отошли от дел или сменили поле деятельности. К 2017 году у них, как и у нас, рэп правит миром, поэтому тематику загробного существования и всепоглощающей депрессии продвигают столпы, типа $uicideBoy$ и Bones и молодые герои: Lil Peep, Night Lovell, XXXTentacion. Клауд-рэп, трилл, чиллвейв — названия нескольких жанров, которые, по сути, означают эмо-рэп с присыпкой панка от тех, кому до 21 года. Благодаря YouTube и Soundcloud стать музыкантом стало предельно просто, поэтому самые популярные рэперы совпадают по возрасту со своими слушателями. Концерты напоминают безумные нарковечерухи для своих, где в клубах дыма каждый может двигаться как хочет, найти товарища по интересам или просто того, с кем выпить.
Культура эмо десять лет назад выглядела неуклюже и глупо, но пользовалась безумной популярностью. Сытые и в целом довольные подростки, которые оказались никому не нужны: родителей душит ипотека, в школе учителя заняты бестолковыми отчетами, а интернет мрачен и полон ужасов. Потому они собирались около торговых центров, чтобы выпить дешевой водки с соком, обсудить «тупых взрослых» и показаться на скейтборде. Пройдет пара лет, и эти подростки перейдут на «Двач», подсядут на MDK и пошагово превратятся в хипстеров, блогеров, журналистов, пиарщиков и стримеров.
Художник Matt Rota
В 2017 году российских подростков интернет совсем не удивляет. Они родились, когда он уже был, они выросли в нем. Без твиттера они не идут в кино, без инстаграма не едят в кафе, без фейсбука не ищут подработку на лето. Отсюда понимание того, что отдых и свободное время уже не модно проводить в интернете. Подростки снова хотят кричать, танцевать и целоваться по сортирам.
Им надоело быть хипстерами или миллениалами в глазах пузатых взрослых — ныне они не против сходить в подвал, поехать в лес на рейв или вместе сгонять в другой город на концерт модного рэпера. Желание вполне оправданное, потому что хип-хоп концерты стали громче, энергичнее и эффектней. Музыканты научились пользоваться примочками и стали работать с залом, а слушатели не просто качают ветками — они крутят серклы, жгут файеры и слэмят.
За пределами танцпола никто не дерется и уж точно не обсуждает сериалы с ТНТ — современные дети выросли на других ценностях. Они говорят о философии, гендерном равноправии, увядающем патриотизме, в крайнем случае — футболе, «Версусе» и мемах. Они толерантны, поддерживают феминизм и верят в равноправие, а ностальгию используют как щит от окружающего ада. Если даже на другом конце планеты люди укрываются в воспоминаниях посредством кино и музыки из-за темных времен агрессии, нетерпимости и ненависти, то в России впору строить ядерный бункер.
Художник Matt Rota
Теорий о популярности эмо десять лет назад ходило множество: родителей то пугали суицидальными наклонностями подростков, то объясняли, что поколение такое. В 2007 году взрослели дети 1992 года — одного из самых проблемных в истории России. В 2017 взрослеют дети начала нулевых — сытых времен, в которые родители были слишком заняты заработком денег, и дети по сути росли на улице. Сколько бы раз по телевизору не говорили о синих китах или выдуманных группах смерти, это все не имеет ничего общего с реальностью. «Мертвые» дети — те же эмокиды, чья культура, похоже, переживает свой Ренессанс.
