Ровно 130 лет назад, 19 августа 1890, года родился Говард Филлипс Лавкрафт. Нет смысла рассказывать о том, кто это. И уж тем более нет смысла в том, чтобы в очередной раз ворошить тему его противоречивости. Этот юбилей — прекрасный повод поговорить о личном, о тех полезных вещах, которым меня научил мрачный «Джентльмен из Провиденса».
Глубокая удовлетворенность жизнью
Хотя, возможно, лучше подойдет слово «глубинная»? Лавкрафт умел довольствоваться малым — после переезда в Нью-Йорк из милого сердцу Провиденса и расставания со своей женой, он жил в суетливом неблагополучном закутке Бруклина. Квартирка на Клинтон Стрит, 169, ужасная еда, район доков и обитающие здесь личности доставляли ему сильный дискомфорт. Но он сумел смириться с этим, а когда вернулся в Провиденс, какое-то время вообще был абсолютно счастлив. Заниженные ожидания и умение довольствоваться малым — вот ключ к приятной жизни. Лежа на полу свой пустой квартиры, глядя на бетонный потолок и голые стены и слушая, как за окном бушует морской шторм, я бываю абсолютно счастлив. Спасибо Лавкрафту.
Мы всегда стоим на самом краю
Не стоит недооценивать силу и неожиданность хтони. Она всегда где-то под ногами, где-то вокруг. Сегодняшний день может оказаться последним, любая мелочь может обернуться ужасающими событиями. Но понимание этого несколько освобождает. Многие люди, кажется, боятся безразличия космоса. Отсутствие следящего за ними божества или неких сверхразумных «иных» может показаться невыносимым. Однако Лавкрафт точно знал: это — не самый худший вариант. Потому что космос бывает либо безразличным, либо беспощадным. И уж лучше бы нам избежать его пристального внимания.
Мы все ОБЯЗАТЕЛЬНО умрем
Фразу про то, что мы умрем в нашей культуре повторяют часто. Это — своего рода прививка, которая должна помочь смириться с неизбежным. Но, на мой взгляд, мало кто делает правильный акцент. Лавкрафт делает его верно — не столько на факте смертности, сколько на факте ее обязательности. В противном случае наше хитрое обезьянье подсознание немедленно находит лазейку: «Да, люди умирают, но не обязательно я!». Можно осмыслить это по аналогии с криминалистикой: преступления предотвращает не суровость наказания, а ее неминуемость. Смерть грандиозна не тем, что ужасна, а тем, что абсолютно неотвратима.
Фраза «мы все умрем!» звучит истерично и фаталистично. Фраза «Мы все обязательно умрем» звучит стоически и даже неуловимо обнадеживающе.
Питайся правильно!
Лавкрафт умер из-за рака кишечника; мучался ужасными болями и не дожил до 47. Причиной болезни, возможно, было дурное и скудное питание времен его полунищей жизни, особенно в Нью-Йорке. На самом деле, он был не настолько беден, чтобы голодать, но, видимо, пища, а уж тем более ее разнообразие, не особо заботила его. Тот редкий случай, когда твоя бабушка и Говард Филлипс Лавкрафт сходятся в едином мнении: «Надо было хорошо кушать!».
Лучшая музыка для работы — тишина
Я всегда предпочитал работать в тишине, так легче сконцентрироваться. Но забавно, что именно Лавкрафт (пусть и случайно), подтолкнул меня к тому, чтобы значительно усилить этот эффект. Судя по всему, у Говарда был редкий случай музыкальной ангедонии — он просто не воспринимал музыку и с трудом понимал, как от этого можно получать удовольствие. Даже верховное (и, конечно же, злое) божество его пантеона, Азатот, окружен ужасающей какофонией флейт и барабанов — видимо, так Лавкрафт передал собственное ощущение от музыки.
Я узнал этот факт, когда делал какой-то очередной текст о Говарде и ради пущего веселья решил попробовать поработать в берушах. Теперь я не расстаюсь с ними весь рабочий день, за редкими исключениями. В крайнем случае, можно послушать что-то тихое и мрачное:
Записывать сны
Лавкрафту, что неудивительно, постоянно снились кошмары. Многие из его образов основаны на увиденном во сне, например Дагон. А название «Цикла снов» вообще говорит само за себя. Говард рано понял пользу записывания снов и старался делать это сразу после пробуждения — держал для этого тетрадку у изголовья. Делаю так и я, и советую вам тоже завести такую привычку.
Перечитав записанное через полгода, можно здорово позабавиться или словить неожиданный, до жути мощный флешбэк. Записывание снов может помочь даже в работе. Идея для теста «Кто ты в мире Лавкрафта» мне просто приснилась (может, он не слишком хорош, но подойдет хотя бы как пример).
Тревожность — это нормально
Быть тревожным — это нормально, по крайней мере, если это чувство не затмило все остальные. Современное общество так отчаянно пытается избавиться от тревожности, что это само по себе становится источником стресса и тревоги. Это все равно, что прилагать колоссальные усилия, чтобы расслабиться. Однако подчас только в тревожном состоянии мы и бываем живы.
Горькие блюда и напитки бывают приятнее сладких, мрачный день — живописнее солнечного, штормовое море — красивее спокойного, а раздосадованный собеседник — интереснее умиротворенного. Так и с тревожностью — она всегда есть где-то на фоне, но ее можно воспринимать как нечто неотделимое от приятного, как жжение от бурбона.
Не бойся казаться поверхностным и «плоским»
Лавкрафт был великим визионером, но, возможно, не слишком гениален именно как литератор. Его образы вытягивают произведение там, где проседает сюжет, ему прощаешь некоторую плоскость и даже неизменные deus ex machina.
Лавкрафт нравится мне тем, что не боится быть «плоским» и поверхностным. Он не собирался стяжать славу как великий романист и не жаловал большие формы («Случай Чарльза Декстера Варда», «Хребты Безумия» и «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — исключение). Он вообще писал, по большей части, для корешей. Это во многом перекликается с пунктом про глубокую удовлетворенность. Лавкрафт понимал, что опубликованный рассказ — это лучше, чем неопубликованный роман.
В этом и есть очарование Лавкрафта как мастера развлекательной литературы: он не пытался прыгнуть выше своей головы. Он прекрасно понимал, что ему чужд психологизм, и у него неважно получаются описания героев, поэтому просто не делал их, или делал вскользь. Он не всегда справлялся с сюжетом и, осознав это, старался побыстрее свернуть его, не пытаясь растягивать то, что лучше укоротить. Он не боялся обвинений в профанности, потому что в его времена фантастика, а уж тем более «литература ужасов» по определению считалась уделом профанов. В своих письмах друзьям он отзывается о своих произведениях довольно скромно — встречаются, мол, недурные моменты, не изволите ли прочесть.
Топография сна
Ирония в том, что я не так уж люблю читать Лавкрафта, Мне гораздо больше нравится слушать аудиокниги по его рассказам, попутно гуляя по странноватым окраинам города. Благодаря этому я понял, насколько безумны и завораживающи бывают старые дворы и никому не нужные переулки. Строя города, мы стараемся придать их пространству как можно больше рационального: строгая разметка улиц, четкие прямые линии. Но со временем энтропия берет свое, и вот улицы превращаются в никуда не ведущие лабиринты, дома покрываются кожей из плесени и древней космической пыли, застройка становится все хаотичнее. Люди, живущие в таких местах, сами словно заражаются энтропией: иннсмутские рыболюды живут среди нас и воспринимают пространство совсем не так как мы.
Лавкрафт отлично владел топографией сна. Обратите внимание: насколько блеклы его персонажи, настолько же прекрасны его описания архитектуры. Он понимал, что сны — это просто наше отражение реальности, на которое накинут флер из энтропии. Странное — такой же способ познать мир, как и ясное. Туманные наброски иногда дают больше полезного, чем четкие указания. В том же Stygian Лавкрафт не зря сделан проводником в мир снов. Он прекрасно применял логику сна в своих рассказах и развивал в себе это ощущение.
Расфокусируйтесь и одновременно сосредоточьтесь во время прогулки, и вы увидите много странного и безумного. Хаос постоянно прорывается во всем — совсем необязательно как что-то жуткое, гораздо чаще как забавное. И умение набрасывать полупрозрачные карты пространства сна на наш мир — крайне полезно.
