Дионисий Горбацевич родился в царской России и в начале XX века уехал на заработки в США. В 1934 году он вернулся уже в СССР чтобы воочию увидеть, как там строят коммунизм — и не пора ли домой. Пробыв несколько месяцев бок о бок с земляками, Горбацевич четко понял: не пора. И написал о жизни в СССР самую язвительную книжку, на какую не был способен ни один иностранный гость. Книга получила название «Что я видел в Советской России», а подписался автор просто: Минский мужик.
Заметки приезжих в СССР представляют особую ценность хотя бы потому, что из советской литературы или прессы узнать что-то о настоящей жизни по понятным причинам невозможно. Иностранцы же, даже ведомые настойчивыми советскими проводниками, могли рассказать о чем-то без прикрас, случайно или нарочно порушив любые представления о светлом коммунистическом будущем. Так писатель Артур Кестлер в 1932 году проездом через Украину стал свидетелем Голодомора, а затем написал роман «Слепящая тьма» про репрессии конца 30-х, известные как «Большой террор». Памела Трэверс («Мэри Поппинс») в том же году не смогла посмотреть страну дальше Москвы и Ленинграда — якобы из-за проблем с речным сообщением, но возможно, просто кто-то не хотел повторения опыта Кестлера. Другой известной книгой про путешествие в СССР стал «Русский дневник» Стейнбека, где попытки советской власти что-нибудь скрыть или выставить в лучшем свете стали одной из главных тем для насмешек.
Однако все это были наблюдения иностранных гостей, впервые ступивших на русскую землю. Минский мужик — он же Дионисий Горбацевич, уехал из России в 18 лет. В США он был активным членом эмигрантского сообщества, а в СССР ехал с основательной ревизией и массой вопросов: как теперь живет русский народ, что дала ему советская власть, и вообще — не стоит ли подумать о возвращении домой?
Знание языка дало Горбацевичу неоспоримое преимущество перед другими иностранными гостями СССР. Как и все они, он оставался подопечным «Интуриста», но имел больше свободы и мог легко заговорить с кем угодно. Жизнь в СССР ему была интересна не только как туристу, приехавшему в тематический парк советского периода, но и как бывшему жителю России.
Тон поездке задает посещение фабрики-столовой в Ленинграде. Первое впечатление — отличное: «щи, борщ, котлеты и другие вкусные блюда», «булочки и печенья» и даже живая музыка. Но не для всех.
«Спускаемся вниз. Но тут уже совсем другая публика: женщины с детьми и рабочие разных возрастов. Вот сидит женщина, бедно одетая, держит на коленях двух малышей и кормит их супом с черным, как сажа, хлебом из большой миски, от которого не отдает никаким запахом и в котором не видно никаких жиров. Другие едят такую же бурду. Ни котлет, ни телятины, ни свинины, ни вкусных пирожков и мороженого здесь не видно ни у кого».
В городе Горбацевич говорит со всеми подряд — беспризорниками, рабочими, в том числе и знакомыми, устраивая им, как он сам пишет, допросы: сколько что стоит, на что хватает зарплаты. Как и в случае со столовой, расстановка сил проста: партийные живут неплохо, остальные — затянув пояса потуже. В Москве Горбацевич с удивлением узнает, что у партийных есть даже слуги — из числа тех же рабочих. Там же он натыкается на слежку ГПУ и рассказывает, как напоил чекиста.
После столиц Горбацевич отправляется на родину, в бывшую Минскую губернию — город Слуцк. Если Минск произвел впечатление своей стройкой, родной город удручал. Разнообразные базары и каменные тротуары вдоль ровных дорог «отошли в область преданий», пишет он: «Обеднела деревня, не стало в ней животных, обеднел и умер базар». Непростым челленджем для автора оборачиваются поиски хлеба: оказывается, в месяцы уборки полей его продажа строго запрещена.
В деревне Горбацевич наблюдает коллективизацию во всей красе. Голодные крестьяне наперебой рассказывают ему про слишком высокие налоги, не позволяющие прокормить семью: власти, по их словам, выгребают практически весь урожай. Полным ходом идет раскулачивание с конфискацией имущества и допросами — вдруг что-то еще скрывают? Главный вывод, который автор не раз проговаривает по ходу своих записок: государство несоизмеримо больше берет, чем отдает.
Удрученный услышанными историями и цифрами Горбацевич отправляется на местную свадьбу. Вместо трехдневной гулянки, как в его юности — выкуп невесты со скандалом (мало поставили водки), скудное застолье и расход.
На все эти изменения Горбацевич реагирует с неизменной горечью и снова чихвостит советскую власть. «Минский мужик» местами напоминает прозападную агитку — слишком уж негативен автор, все воспринимает с недовольством и не видит позитива. Архивист Константин Львов в своей публикации о «Минском мужике» вовсе отмечает, что автор сам считал свою публицистику антисоветской пропагандой.
Но во взятом им тоне много и горечи разочарования. Во вступлении он сам признается, что изначально думал о возвращении.
«Депрессия в Америке испугала меня, и в тайниках души я даже мечтал о том, чтобы навсегда остаться в своей родной стране. Увы! Моя заветная мечта не осуществилась: столкнувшись с суровой и страшной советской действительностью, я понял, что жить в России нельзя».
Позже, в разговорах с крестьянами упоминает, что и в Америке «все плохо». Но видимо, не настолько: после трех месяцев в СССР он уезжает в США и пишет серию публикаций в нью-йоркской газете «Рассвет», которые впоследствии выливаются в книгу. На отдельной странице первого издания — посвящение: «Порабощенным, закованным в цепи большевистской диктатуры, народам СССР посвящаю эту книгу». Россию он посещает еще дважды — в 1960 и 1966 годах, и продолжает о ней писать, но так и остается жить в США.
Записки Минского мужика в какой-то момент все забыли, и лишь в двухтысячные белорусский ученый Ванкарем Никифорович наткнулся на одну из его книг в чикагской библиотеке. В 2018 году «Что я видел в Советской России?» фактически впервые издали в России. Оцифрованные версии его записок находятся в свободном доступе.
