В конце XV века поляк Каетан Клиховский пытается проникнуть в замок Мариенбург, чтобы завладеть реликвией — мечом под названием Лигуэт, и передать ее Бафомету. Это оказывается не так просто — настолько, что спустя сотни лет потомок Клиховского все так же охотится за Лигуэтом, только уже в послевоенном Пиллау, а вместо тевтонских рыцарей — буквально, недобитые нацисты.
Алексей Иванов — максимально разноплановый писатель. Из множества его романов невозможно выбрать один — это очень разные работы, каждая хороша по-своему. В дебютной «Общаге на крови» Иванов описывает мрачные реалии студенческого общежития, далее — жизнь провинциального учителя («Географ глобус пропил»). Потом обращается к истории и пишет о покорении Великой Перми Москвой в XV веке («Сердце Пармы»). В «Ненастье» рассказывает историю инкассатора — бывшего афганца, ограбившего своих старых боевых товарищей. Предпоследний роман «Пищеблок» — искусный вампирский блокбастер в декорациях советского пионерлагеря. Наконец, «Тени тевтонов» — мистический детектив про поиски меча Сатаны. Все это не просто работы в разных жанрах: филолог Максим Кронгауз обращал внимание, что каждый раз Иванов так сильно меняет свой язык, что бессильна даже лингвистическая экспертиза.
Действие «Теней» происходит в двух эпохах, и описывается разными языками. Одну половину романа мы пребываем в XV веке, наблюдая за осадой тевтонского замка с разных перспектив. Другую — в 1945 году, в послевоенном прусском Пиллау (ныне Балтийск), где советская контрразведка вычищает остатки немецкого пребывания. Эпохи чередуются каждую главу: из окутанного легендами средневековья, где происходит определенное количество чертовщины, мы переносимся на сотни лет вперед, где суровые советские офицеры задают конкретные вопросы и хотят получать на них конкретные ответы.
«Замок стоял над морем на пригорке. По сути, это были два двухэтажных корпуса, соединенных под прямым углом. Выщербленный красный кирпич. Готические окна. Черепичная крыша — вся в дырах. Взрытый воронками двор. И везде вздутые трупы в серо-зелёной солдатской форме вермахта и грязной гражданской одежде фольксштурма. Когда грузовик остановился, на него тихо наплыла густая волна смрада. Бойцы охранения откинули задний борт и друг за другом спрыгнули на землю. Из кабины выбралась капитан Луданная.
— Товарищи историки, — сказала она по-русски, — напоминаю про мины. Проверено только здание, так что я запрещаю выходить из него даже по нужде.
Шляхтич Каетан Клиховский и его потомок, историк Винцент Клиховский в прямом смысле обречены искать Лигуэт. Каетан дал эту клятву Дьяволу по пьяни; выудить реликвию нужно было у тевтонских рыцарей, засевших в Мариенбурге. Спустя сотни лет его потомок с удивлением узнает, что родовое проклятие все еще не снято, и меч нужно искать уже ему. В 1945 это все еще непростая задача: если Каетану приходилось маневрировать среди поляков и тевтонских рыцарей, теперь Лигуэт оказывается как бы между советской контрразведкой и беглыми нацистами. Так перекликаются две эпохи. Кроме Винцента свой предшественник есть еще у ряда ключевых персонажей. Аналогии несложно провести и самому, но сердобольный к читателю Иванов в своей манере, не стесняясь, проговаривает такие вещи вслух.
«Тени Тевтонов» изначально создавались как аудиосериал, а на бумаге книга вышла с иллюстрациями — картами; для романа Иванов объездил всю территорию былого государства Тевтонского ордена. При таком внимании к географии повествования и искусной перекличке двух эпох может показаться, что Иванов недостаточно уделяет внимания героям и их мотивировкам. Возможно, потребуется усилие, чтобы принять, что Винцент Клиховский настолько серьезно относится к преданию 500-летней давности, или что контрразведчица-доминатрикс Женя Луданная ведет себя, как какая-то героиня несуществующего советского нуара, где победил феминизм. Впрочем, и это поведение обусловлено перекличкой с другой эпохой. И хотя есть в этом какая-то легкомысленность, ее стоит простить ради движения сюжета. Иванов легко смешивает историю и вымысел — например, выдумывает Лигуэт и помещает его в реальный контекст двух эпох. Но это видимая легкость и на самом деле результат большой писательской работы.
Проза Иванова по обыкновению не только очень ясна и прямолинейна (и при этом не лишена интриги), но и кинематографична — и вообще будто всегда пишется с оглядкой на кино или другие форматы. Практически каждый его роман напрашивается на экранизацию; каждое описание словно говорят условному режиссеру — смотри, я все уже сделал, просто набери мне на номер 8-903…. Набирали Иванову уже не раз: неудачи бывали («Тобол» переписали так, где Иванов снял свое имя с титров), но чаще сам писатель оставался доволен работой. Немногие писатели так озабочены переносом собственных произведений на экраны и в другие форматы, но Иванов, кажется, просто дорожит своими сюжетами и хочет, чтобы их услышали и поняли все. Отсюда — прекрасный универсализм и ясность его текстов. Сам Иванов говорит, что такова современная стратегия повествования: «Краткая и энергичная авторская речь, за которой должна быть видна «картинка», является неким синтезом кино и поэзии. Такая художественная система для меня уже давно в приоритете. Надо говорить языком XXI века».
